Конь б?лый
Шрифт:
Звезды меркли и гасли, пение смолкло, и где-то совсем рядом прозвучал веселый голос Бабина: «Прекрасный рассвет, полковник!»
– Что? – пружинисто сбросил задубевшее тело с постели, за окнами вовсю щебетали утренние птахи, Бабин стоял на пороге и сладко потягивался, словно сытый домашний кот. – Какой… какой рассвет… – сбежал по ступеням крыльца – вон он, куст, ветка увядшая, этого же просто не может быть… – Идите за мной! – как боевой приказ отдал и пошел быстрым шагом таким знакомым ночным путем. В спину хлестнул удивленный голос: «Полковник… Стихи какие-то?» – вернулся, Бабин держал
«Пошли нам, Господи, терпенье…» Значит – не сон? Боже ты мой…
К забору подбежали одновременно. Вдалеке, у Ипатьевского дома, мельтешили всадники с винтовками, урчал грузовой автомобиль, а небо в створе улицы было желтым, неправдоподобным…
Оглянулся: дома, в котором ночевали, вроде и не было больше, или он вдруг повернулся другим своим боком. Из дверей же (никогда таких раньше не видел – тяжелые, словно врата ада) медленно-медленно выходил Государь с мальчиком на руках, за ним императрица, дочери, Боткин, замыкали трое слуг: горничная, повар и лакей. Лица у всех были спокойны, значительны, шаг размерен и даже величествен, все шли в туман…
– В грузовике трупы… – давясь произнес Дебольцов. – Там Семья. Все, все… – в бессилье закрыл лицо руками.
– Да… Да что вы такое говорите?.. – испуганно спросил Бабин. – Что за ерунда, полковник, вы же не дамочка нервная, прекратите!
Между тем «фиат» с горящими фарами и боковыми огнями был уже близко, следом скакал конный конвой.
– Я… все равно не верю, – вяло сказал Бабин.
Когда все скрылось в пыли, Дебольцов подошел к дороге. «Смотрите!» – крикнул он, Бабин осторожно приблизился и замер: кровавый след – багровый, пузырящийся – шел по колее, исчезая на глазах. «Это – они… – мелко-мелко закивал Бабин. – Полковник, не стану лукавить: я испуган…»
– Все кончено, Петр Иванович… – Дебольцов стоял с открытыми, остекленевшими глазами и говорил странным, будто не своим голосом. – Там шахты… Положат… Потом увезут. В пути «фиат» увязнет… Новой могилы… не найдут. И тогда их бросят в дорогу… Костер там… горит…
– Какой… костер… – Бабина трясло. – Вы… о чем?
– Я не знаю… – Дебольцов уже приходил в себя. – Все кончено…
По странному совпадению все так и произошло: скрыть убиенных в шахте Юровскому не удалось. Трупы снова погрузили в кузов и решили отвезти за город, на противоположную сторону, на Московский тракт. Там тоже были глубокие шахты. К пяти часам утра автомобиль миновал переезд на Горнозаводской линии железной дороги и въехал по проселку в болотистый Поросенков лог. Пушки уже грохотали вовсю, дни красного Екатеринбурга были сочтены. И когда уже казалось, что вот он – Верх-Исетский тракт, – слабый «фиат» заелозил гладкими колесами по непролазной грязи.
Юровский вывалился из кабины, прислушался и, уже понимая, что решение придется принимать здесь и немедленно, закричал дурным голосом:
– Толкать! Всем толкать, мать вашу…
Спешились, скользя и падая в грязь, напряглись, упираясь что было мочи в задний борт, но колеса – словно в насмешку сделанные без единой риски – проворачивались, издевательски плеща грязью и мелкими камнями в лица.
– Не взять здесь, Яков Михайлович, – зло выкрикнул шофер, – силенок всего ничего, а груз какой? Отъелись на народной-то крови!
– Складывайте костер, – приказал Юровский. – Остальным рыть яму – прямо у борта. Торопись…
Солнце стояло высоко, когда догорел костер с двумя телами и побросали в яму остальных. Все тот же неугомонный шофер удивленно принюхался: «Товарищи, они не воняют, святые, что ли?» – «Заткнись», – посоветовал Юровский недобро, один из конвойных ухмыльнулся, раздумчиво сказал: «Вишь, Яков, я царицу за п… потрогал, теплая еще была. Кабы не революция – поди и не пришлось бы, оттого и получается: не зря мы жили!»
Принесли кислоту, но прежде, нежели поставить банки на трупы, приказал Юровский разбить лица покойных прикладами.
– Никто, никто не должен опознать их! – надрывно кричал обомлевшим сотоварищам. – Спрятать, спрятать надо, мудачье вы неотесанное, если сибирцы их найдут и опознают – какой урон лично товарищу Ленину и делу нашему, бей, круши, доктору вон врежь и девкам, царишке, царишке, сучьему кровососу, да не жалей, не жалей ты!
Били не жалея, сверху казалось, что молотьба идет или ковка по железу – хруст глухой стоял…
Ящики с серной кислотой расставили по телам, расчет был прост: банки разобьются от выстрелов и зальют трупы. Так и случилось: грохот револьверов смешался с треском лопающихся сосудов, кислота выплеснулась, пошел дымок, труп на дне ямы пошевелился и даже переменил позу – мышцы сократились. Это привело палачей в ужас, один лишь Юровский хранил мертвое молчание: каменное лицо, глаз не видно. И все как-то сразу сделалось безразличным: так бывает от ощущения хорошо совершенного преступления. Впрочем, они это называли: «работа»…
Уходил «фиат», понуро рысили всадники, догорал, чадя смрадно, костер. С трехсотлетней империей Романовых было покончено. И с огромной страной, что раскинулась на бесконечных пространствах богатством, красотой, умом и верой в Бога.
Но еще плыли кучевые облака над синими озерами, и внешне стояла Русь…
25 июля Сибирская армия вошла в Екатеринбург. Подчинялась она не то Уфимской директории, обосновавшейся с лета 1918 года в Омске, не то Временному Сибирскому правительству – вряд ли это имело принципиальное значение: и те и другие исповедовали эсеро-меньшевистские убеждения, то есть принципиально социалистические, и боролись за ликвидацию власти крайних социалистов – большевиков. Шел извечный спор между товарищами – с какого конца разбивать яйцо: с тупого или с острого. И лилась кровь ничего и ни в чем не понимавших людей…
Войска входили торжественно, с развернутыми бело-зелеными знаменами, с такими же нашивками на рукавах, но – без погон: последнее было тоже принципиальным: армия народа никак не должна ассоциироваться с армией Государя…
И гремели оркестры, и кричали «ура!» жители, настрадавшиеся от террора ЧК, и бросали цветы. «Да здравствует демократическая республика!» – размахивал бело-сине-красным флагом оратор слева. «Возвращение к бездарной монархии невозможно!» – «Вернуть Государя! – орали справа, под бело-желто-черным. – Долой социалистов, коммунистов и жидов!»