Конь в малине
Шрифт:
Мы пересекли холл, сели в лифт, поднялись на шестой этаж и приблизились к дверям с табличкой «Лаборатория экспериментальной эгографии». Кунявский набрал код на электронном замке, вставил в паз магнитную карточку. Я почему-то ждал воя сирены, но все прошло тихо, и через пару мгновений мы оказались внутри.
Лаборатория как лаборатория – столы, компьютеры (новьё, правда, – вместо жидкокристаллических дисплеев голографические триконки), какие-то пульты, коричневые портьеры на окнах, над дверью телекамера, объектив смотрит
Кунявский подошел к одному из столов, порылся в недрах, достал видеомагнитофон.
– Сейчас на мониторе охраны будет вид пустой лаборатории.
Он подсоединил видак к одному из пультов, понажимал какие-то клавиши.
– Ну вот, теперь можно работать. – И вдруг обмяк, словно из него выпустили воздух, плюхнулся на ближайший стул. – Я ведь не делал ничего плохого! Кому-то добавишь смелости, кому-то сексуальной энергии. Мужчины, которым под шестьдесят, за это готовы любые деньги заплатить. Что тут преступного?
– Деньги, которые не облагаются налогом, – сказала Инга.
– Но ведь все так живут, кто может!
– Да, конь в малине! Вот поэтому страна больше тридцати лет с трудом наскребает на пенсии и никак не может рассчитаться с внешними долгами.
Кунявский пожал плечами:
– Я не ребенок, Инга Артемьевна, меня воспитывать бессмысленно. Чего вы хотите?
– Хочу стать тем, кем был до того, как вы сделали из меня Арчи Гудвина! – отчеканил я.
Доктор растерялся:
– Кем вы были, не знаю. Мне не докладывали. И не давали приказа сделать вашу собственную эгограмму.
Я посмотрел на Ингу.
– Иными словами, – сказала та, – твоя изначальная личность больше на свет появиться не должна. Видимо, по документам ты пал жертвой преступления.
– Я ничем не могу вам помочь, Гудвин. – Кунявский вытер лицо носовым платком.
Тон, каким были сказаны эти слова, мне не понравился. Я вновь вытащил из кармана пистолет, приставил к груди доктора.
– Либо вы найдете возможность помочь, либо останетесь здесь. В качестве жертвы преступления… Я уже говорил, мне терять нечего!
Кунявский быстро-быстро заморгал, лицо его скривилось. Будто у ребенка отняли конфетку…
– Я могу, – сказал он, заикаясь, – снять с вас наведенную эгограмму. Но стопроцентной гарантии нет. Такие операции в половине случаев кончаются шизофренией.
Я понял, чем рискую. Но другого выхода не было. К тому же, все последние дни мне чертовски везло!.. А Кунявский вполне мог соврать.
– Я согласен.
Инга посмотрела на меня с испугом. Я подмигнул ей со всем спокойствием, которое только мог изобразить.
– Валяйте, доктор!
Кунявский спрятал платок, пересел к одному из компьютеров. Я встал у него за спиной.
Похоже, всю работу производил компьютер. Во всяком случае, доктор лишь запустил программу и набрал затребованный пароль.
Появился
Кунявский щелкнул на меню «Работа с эгограммами». Открылся список, стремительно побежали строчки. Все названия я прочесть не успевал, но кое за какие глаз зацепился. «Атлант», «Наведенная амнезия», «Нарцисс», «Повышение потенции», «Синдром суицида», «Снятие необоснованных страхов», «Снятие ранее наложенной эгограммы»… Мелькание прекратилось. Доктор щелкнул по найденной строчке. Открылось меню «Параметры». Кунявский ввел в окно «Глубина проникновения» значение – 100(.
– Возьми пистолет, – сказал я Инге, – и если со мной что-нибудь случится, отправишь доктора к праотцам, не выслушивая объяснений.
Кунявский вздрогнул, быстро поменял «Глубину» на 65(, а потом, подумав, снизил до 62(. Нажал кнопку «ОК». На экране возникло стандартное табло «Программа к работе готова – Начать процесс – Отмена».
Доктор встал, отодвинул ширму.
Перед нашими глазами предстало скрывающееся за ширмой кресло. Спинка его составляла с полом угол градусов в тридцать.
– Проходите сюда, Гудвин. Садитесь!
Я отдал Инге пистолет.
– Гляди в оба, девочка!
Она слабо улыбнулась:
– Не промахнусь, конь в малине!
Кресло отдаленно напоминало своих собратьев, установленных в стоматологических кабинетах, но было гораздо массивнее и оборудовано ложементами и мощными пристяжными ремнями, состоящими из похожих на гусеничные траки металлических секций.
Я решительно сел, и Кунявский тут же начал пристегивать к ложементам мои руки и ноги.
– Зачем это?
– Чтобы вы не нанесли себе ран. Некоторые пациенты во время сеанса очень беспокойны.
Через пару минут ремни опоясали меня в шести местах: локти, кисти рук, грудь, таз, колени и лодыжки. Наконец Кунявский наложил на мой лоб пластиковый обруч, украшенный круглыми блямбами из серебристого металла, и шагнул к компьютеру:
– Расслабьтесь, Гудвин! Сначала будет немножко больно. – Он положил правую руку на мышь. – Включаю программу!
В ушах послышался тихий шум – будто где-то поблизости, за моей спиной, зажурчал ручеек. В висках начало покалывать, потом зудеть. Появилась легкая боль.
Я успокаивающе улыбнулся Инге, но ответной улыбки не получил: она не спускала глаз с доктора.
А потом мне просто-напросто открутили голову.
50
Когда голова вернулась, я открыл глаза.
Белый потолок, люминесцентные лампы, слева – коричневая портьера…
Где я, братцы?.. Ах да, в лаборатории у Бориса Соломоновича Кунявского, пытаюсь выяснить, кто я таков.
А вот и сам доктор. Смотрит, выжидательно, облизывает губы. Волнуется…