Конь в малине
Шрифт:
– Как вы себя чувствуете?
За его спиной, в пяти метрах, вооруженная «етоичем» Инга. В глазах неприкрытое беспокойство и тщательно скрываемый страх.
– Давайте, Борис Соломонович, отстегивайте!
Кунявский занялся замками. Щелк, щелк… Когда последний ремень был расстегнут, я встал и потянулся.
– Как вы себя чувствуете? – повторил доктор.
– Словно спал и проснулся.
– Когда у тебя начались судороги, я чуть не пристрелила его, конь в малине! – Инга подала мне отвалившуюся
Я прислушался к себе. Сразу заболела левая кисть. Поднял руку: на косточке у основания кисти красовалась свежая ссадина.
– Ремни невозможно подогнать к коже плотно, – виновато сказал Кунявский.
Я отмахнулся, продолжая прислушиваться к собственным ощущениям.
– Ну же, говори?! – нетерпеливо воскликнула Инга. – Вспомнил, кто ты такой?
– Тот же, кем и был, – сказал я. – Американский гражданин Арчи Гудвин, прикидывающийся русским детективом.
Кунявский издал непонятный вздох: то ли разочарования, то ли облегчения.
Я повернулся к нему:
– Что-то не получилось?
Он развел руками:
– Снятие до конца не прошло. – И засуетился: – Так бывает довольно часто. Столь глубокие процессы еще мало исследованы. Ваш случай – второй.
– Иными словами, мне довелось выступить в роли лабораторной крысы. – Я забрал у Инги «етоича».
Она вдруг кинулась к доктору, залепила ему основательную – аж голова мотнулась! – затрещину:
– Что же ты, сволочь! Исследованиями тут, на живом человеке занялся?
Ухо у Бориса Соломоновича мгновенно покраснело.
– Я был уверен в успехе, – заявил он плаксивым голосом. – Просто иногда окончательный этап снятия задерживается.
– И сколько еще ждать?
– Этого я не знаю.
– Почему же сразу не сказал? – Инга вновь шагнула к нему, поднимая руку. – Про шизофрению тут распинался!..
– Вы бы все равно не поверили!
– Инга! – крикнул я. – Подожди, девочка! Хватит раздавать оплеухи, конь в малине!
Она остановилась.
– А кто был первым? – спросил я. – Кому вы еще делали процедуру снятия?
– Самому себе. – Кунявский с опаской глянул на Ингу.
Рука у той опустилась.
– И как?
– Тоже не вспомнил себя сразу. Но я допускал подобную возможность и оставил подробную видеозапись: кто таков, чем занимаюсь, где живу…
– И когда же вспомнили?
– Едва вернулся домой и увидел собственную прихожую. У меня там, если помните, висит календарь с буддистской символикой. Едва я взглянул на него, все тут же и всплыло в памяти.
– Да-а, – сказал я, присаживаясь на ближайший стул. – Мне вот не позволили оставить самому себе письмо.
Он мелко закивал:
– Действительно, ваш случай посложнее. Но вы тоже вспомните, рано или поздно. К примеру, если окажетесь в доме, где часто
– Спасибо, утешили! Так можно всю жизнь прождать!
– Не расстраивайтесь, – продолжал доктор заискивающим тоном. – Я думаю, в первой жизни вы были жителем Петербурга. Вы ведь, как мне показалось, знаете город, а Гудвин его знать не мог. Ему был известен Нью-Йорк и другие американские города середины прошлого века.
– Да-а! – повторил я. – Придется бродить по питерским улицам в надежде встретить близкого друга. А потом, когда вспомню, с удивлением размышлять, как я в этом месте очутился.
– Нет, – сказал Кунявский. – Все, что происходило с вами в облике Арчи Гудвина, из памяти не уйдет. Я, например, не забыл ничего.
– А почему, кстати, именно Арчи Гудвин? Почему не Филипп Марло? Или не Перри Мейсон? Или не Владимир Казанцев? Или не Антон Завадский?
– Казанцев был бы в самый раз, – ввернула Инга.
– Можно, я сяду?
– Конечно, садитесь.
Кунявский сел на диван около окна.
– Мне сказали, что вы очень любили в первой жизни Стаута. Обычно читатель, которому нравится литературный герой, подсознательно отождествляет себя с этим героем. Я решил, что эгограмма Гудвина, синтезированная по произведениям Стаута, ляжет на вас наиболее удачно.
Я фыркнул:
– А может, мне нравился Ниро Вульф?
– Вряд ли. Вульф менее человечен, чем Арчи. И главный герой именно Гудвин. Если бы романы писались от лица этого Гаргантюа, вряд ли бы они пользовались такой популярностью!
– Конь в малине! – сказала Инга. – Может, и я – не я, а какая-нибудь Делла Стрит под чужим именем!
– Если и так, то я на вас эгограмму Деллы Стрит на накладывал. – Кунявский вновь заискивающе улыбнулся: похоже, Ингина рука ему запомнилась хорошо. – Хотя ума не приложу, кто бы еще мог это сделать!
В голосе его прозвучала гордость: он был из тех горе-ученых, которым до фонаря, каким целям служит их работа. Впрочем, поначалу он наверняка работал на благо Отчизны. И лишь потом начал прирабатывать на свой карман…
– Мне и с моей жизнью нравится, – сказала Инга. – Думаю, америкен бой, нам пора.
Кунявский мгновенно побелел:
– Вы меня убьете? Клянусь богом, я ведь не знаю ничего. Приказали – выполнил.
– Зачем же убивать? – Я спрятал пистолет в карман, подошел к дивану, сел рядом с доктором и положил руку ему на плечо. – Вы же никому о нас не скажете, правда? Да никто и не спросит! Никто не знает, что мы побывали здесь. Я кем был, тем и остался. Ведь не скажете, правда?
– Нет! Нет! – Он опять мелко-мелко закивал, со страхом глядя на Ингу. – Никому не скажу!