Кон

Дяченко Марина и Сергей

Тимур стоял, будто подсознательно хотел услышать... что?

– Забавный спектакль, - с сожалением сказал Дегтярев.
– Но Кон, мне кажется, его не примет.

– Почему?
– спросил Тимур.
– Ты знаешь, что нравится Кону?

Дегтярев странно улыбнулся;

– Тима... Это ведь вовсе не секрет - что нравится Кону. Не секрет.

***

Люди начали собираться загодя - уже к пяти у входа стояли, переминаясь с ноги на ногу, ловцы "входных без места". Кон любит премьеры. Кроме традиционно распроданных билетов Кон пускает на премьеры студентов и актеров, да и просто самоотверженных любителей театра - они сидят на приставных местах,

на ступеньках, в проходах. Тимур не сомневался, что те, кто бил Кирилла в темной подворотне, тоже здесь. Все режиссеры, чьи спектакли шли на Коне, и все артисты, занятые в этих спектаклях, на премьеры приглашались автоматически.

Явился Дегтярев. Тимур увидел его издали - и малодушно отступил, ушел через служебный ход. Сейчас у него не было сил еще и на Дегтярева. Зал был заполнен до отказа. Те, у кого были билеты, сидели. Те, у кого билетов не было, мостились кто как мог; Тимур побродил по второму ярусу, рассматривая сверху знакомые и незнакомые лица, и пошел к ребятам. Все были готовы. Все были собранны и решительны; на лице Кирилла лежал слишком толстый слой грима, но Тимур понимал, что менять что-либо уже поздно. Если Кон примет спектакль, он скроет от зрителя эту штукатурку. Если Кон не примет спектакля... Тимур вырвал ненужную мысль, как вырывают седой волос.

"Ребята! Мы на пороге успеха. Это наш самый главный шанс..."

Но вместо этого сказал только:

– На сцену!

Они молча поднялись. Тимур шел позади всех. Поражался, как ребята ловко научились ориентироваться в недрах Кона - за один только день; вот звенит первый звонок, но публика давно уже в зале, всем не терпится, все ждут начала зрелища...

Он повернулся и побрел в режиссерскую ложу - ту самую, где не так давно сидел Дегтярев. Сел в глубине; праздные взгляды зрителей то и дело шарили в поисках режиссера, Тимур не желал ничьего внимания, он ждал, пока погаснет свет... Второй звонок. Ожидание сделалось нестерпимым. Когда прозвенит третий - Тимур знал - все будет решено, хода назад не станет, сразу сделается легче. Но хорошо бы поскорей пережить эти последние минуты, между вторым звонком и последним, третьим...

Вот и он. Слава богу. Шаг сделан, а теперь - неси меня, ветер... Погас свет. Тимур придвинулся ближе к сцене. Зазвучала музыка. Поднялся занавес...

– Тима, остановись! Тима, перестань! Он никогда ничего не объясняет... Пойдем!

Тимур стоял перед дверью служебного входа и тянул её на себя, и толкал ее, и бил ногами - но дверь не поддавалась. Кон не желал больше видеть его; длинные руки Дрозда оттаскивали Тимура прочь, в темноту, но Тимур возвращался снова - и дергал ручку, и толкал, и бил.

– Ты сам во всем виноват, - глухо сказал Борис. Теперь поздно...

– Заткнись, - через плечо бросил Дрозд.

– Это правда, Коля, - сказал Борис.
– Он нас подставил. Всех.

– Еще слово, и сверну челюсть, - сказал Дрозд так спокойно и ровно, что Борис отступил на шаг:

– Коля... Что я маме скажу?! Если я скажу ей правду... у нее же новый приступ будет, Коль...

Дрозд тяжело обернулся:

– Скажи ей неправду. Скажи... Слушай, уйди, Борька! Я могу тебе рыло начистить, но стыдно же будет потом...

Борис отошел. Сел на кромку газона, спиной к фонарному столбу. Тимур смотрел на закрытую дверь.

...Начали удачно. Дрозд, игравший Ученого, укладывался точно в заданный ритм. Его партнерша Оля, которой всегда трудно давалось начало спектакля, шла за Дроздом, как овечка на привязи... Только чрезмерная седина на висках Дрозда почему-то отвлекала и раздражала Тимура. Он успел подумать, что надо бы точнее выверить грим...А лотом он понял, что ничего, кроме фальшивой седины, не видит и не замечает. Что Дрозд весь соткан из фальши, что Оля говорит невнятно и тихо, что сцена безбожно затянута. Никакого действия нет и в помине, диалога нет, есть формальные слова и жесты, и зритель начинает потихоньку ерзать, скрипеть мягкими креслами, вполголоса переговариваться, нетерпеливо кашлять... Спектакль, еще вчера натянутый, как струна, теперь провис сырым тестом. Тимур ждал, что появление Кирилла спасет дело, - но получилось еще хуже. Кирилл весь был будто деревянный. Сломанная рука сковывала его движения - но не было настоящей боли, так поразившей мать на утреннем прогоне. На сцене стоял неуклюжий юноша, ничего не видящий, не слышащий, существующий отдельно от партнера, говорящий заготовленный текст...

И тогда у Тимура потемнело в глазах. Вот, оказывается, как это бывает. Вита стирала белье в ледяной воде, но энергии, так радовавшей когда-то Тимура, не было и в помине. Был наигрыш, суета, разлетающиеся грязные брызги, грохот стиральной доски, съедающий текст и Виты, и партнера... В зале откровенно скучали. Кое-кто ушел, не дожидаясь перерыва; пустые места зияли выбитыми зубами. Когда наконец рассыпающийся на ходу спектакль дотянулся до антракта, зал встретил опустившийся занавес разочарованным гудением и редкими хлопками. Половина зрителей сразу же рванула в гардероб за своей одеждой. Хлопали, выпуская людей, входные двери.

...Эти двадцать минут перерыва были самым страшным временем в его жизни. Потому что он пошел к ребятам и криком, угрозами, руганью взялся доказывать, что второе действие отыграть надо во что бы то ни стало, потому что артистов, не доигравших спектакль, Кон просто не выпустит на улицу... И они сыграли второе действие, которое прошло под свист, кашель, громкое сморкание и ехидные смешки. После того как опустился занавес им устроили короткую издевательскую овацию. Все те, чьи спектакли с успехом шли на Коне - артисты, режиссеры, драматурги - все они хлопали в ладоши, приветствуя неудачу нахальных конкурентов. Через полчаса после окончания спектакля перед служебным входом Кона остановились сразу две "Скорые". Дрозд поехал с Кириллом, которого надо было срочно везти в хирургию, Тимур сел в машину с Олей, которую срочно надо было везти в неврологию; Вита и Борис остались ждать в прокуренной гримерке.

...Кириллу вкололи обезболивающее и снотворное, и он спал. Оле вкатили три укола кряду, и она тоже спала, а немолодая врач качала головой, стоя с Тимуром в продуваемом сквозняками приемном покое:

"Это у меня девятый пациент... после Кона. Да-да... Вы-то сами - как?"

...Потом они провожали Виту. Вита была твердая, как алебастр, и такая же белая. Тимур что-то говорил - вряд ли Вита слышала хоть полслова... А потом снова, как примагниченные, вернулись к Кону. Который встретил их темными окнами и наглухо закрытой дверью служебного хода.

– Тима, пойдем домой. Пойдем, проводим Борьку... Оставь ты эту дверь. Оставь ты это... все. Переживем...

– Коля, - сказал Тимур, оборачиваясь.
– У меня к тебе огромная просьба... Отвези Борьку сам. Мне надо... у меня есть еще одно дело...

***

В квартире долго никто не отзывался. Тимур позвонил снова. И еще. Шорох. Свет в дверном глазке. Кто-то смотрит на Тимура с той стороны, из-за двери. Щелкнул замок. В желтом проеме обнаружился человек в распахнутом халате, всклокоченный, с мятым, как пластилин, розовым лицом: