Конан идет по следу
Шрифт:
– Во имя Митры, ты прав! – приободрился кезанкиец. – Мы выследим негодяя, изрубим его на мелкие части и бросим стервятникам. Я не знаю смерти позорней!.. Покончим с ним – и решим, что делать с мутари!
Скверные предчувствия насчет всеобщего конца по-прежнему одолевали Кейлаша, но он нашел в себе силы хотя бы на время отрешиться от них.
– А заодно, – ровным голосом добавил Конан, – вернем и похищенный амулет. Может, другой мигрант с его помощью сумеет одолеть черную жрицу.
– Его амулет!.. – снова ахнул Кейлаш. – Украден!.. – Потом спросил: – Какой смертью умер Мадезус? Конан
– Яд, скорее всего, – пояснил он. – Да, и вот что еще я нашел… Он держал это в кулаке.
Мог ли он предвидеть, что «это» вызовет такую бурю чувств!.. При виде кусочка шелка, вынутого из кулака у Мадезуса, у Кейлаша попросту отвисла челюсть. Могучего горца шатнуло, он схватился за стол, чтобы не упасть. Вид голубого клочка потряс его сердце и на миг помрачил рассудок. Ему показалось, будто худший кошмар его жизни обернулся явью, и все страхи разом обрели плоть. Ибо кусочек шелка мог означать только одно. Кейлаш отчетливо понял, от чьей одежды его оторвал умирающий жрец. Ошибки быть не могло. Мадезуса пырнул отравленным ножом Ламици, главный евнух Правящего Дома Бритунии…
– Какой же я болван!.. – простонал кезанкиец. – Трижды проклятый болван!.. Зачем, зачем я ему доверял…
– Кому? – рявкнул Конан нетерпеливо. – Да говори толком, парень!..
Кейлаш принялся торопливо рассказывать ему о Ламици и о той роли, которую главный евнух играл в каждодневной жизни дворца. Рассказывая, он не уставал себя костерить. Киммериец слушал его и не мог взять в толк, почему он так казнится. Каким образом он мог распознать в Ламици изменника?.. И вообще, что делать приличному воину вроде Кейлаша в столице с ее беспрестанными изменами, лживой политикой и мелким подсиживанием?.. Сам Конан от всех этих дворцовых интриг через день-другой точно сошел бы с ума.
– Нужно выследить его! – багровея от ярости, бесновался Кейлаш. – Не знать мне ни сна, ни отдыха, пока не вырву из груди его черное сердце и не отправлю пакостную душонку гнить на самом дне преисподней!..
Конан был вполне с ним согласен. По его убеждению, предатели вроде Ламици были хуже личинок, копошащихся в выгребной яме.
– Мадезус будет отомщен, – сказал он. – Но я не стал бы недооценивать этот кусок дворцового говна. Он либо очень хитер, либо невероятно везуч, а скорее всего то и другое сразу. Я-то думал, только мы двое да Эльдран знали, куда мы отправились!
– Верно, – чуточку остывая, согласился Кейлаш. – Мы ведь не знаем, что известно негодяю, а что нет. Состоял ли он в союзе с Вальтреско, или со жрицей, или с обоими?
– Не важно! – сказал Конан. – Хоть с самим Сэтом!.. Все равно я пойду за этим шлюхиным сыном хоть в Бездну и не успокоюсь, пока не проткну его насквозь! Пошли послушаем, что там разузнал Мальгореш, да проведаем наших коней! Куда бы ни скрылась гадюка, от нас ей не уползти!..
ГЛАВА 17
ПУТЬ ЗМЕЯ
Как оказалось, Мальгореш не вытянул из деревенских почти ничего интересного. Те, кого в тот вечер не было в его заведении, в большинстве своем мирно спали дома. Когда Конан и Кейлаш разыскали кабатчика, раздосадованный туранец передал им те жалкие крохи, что ему удалось собрать.
– Одну старушку ночью разбудил цокот копыт, – сообщил он хмуро. – Ее зовут Сирницея… Она жрица Викканы и живет одна-одинешенька в домике на восточной окраине деревни.
– Надо переговорить с ней, – решительно сказал Конан, хотя упоминание еще об одной жрице заставило его внутренне содрогнуться.
– Сирницея слепа, да и с головой у нее… – усомнился Мальгореш. – Вряд ли вы от нее чего-то дознаетесь.
– Все равно отведи нас к ней, – упрямо проговорил киммериец.
Мальгореш еще немного поспорил, но потом все-таки проводил их к жилищу старухи. Домик оказался невелик, но вполне крепок, хотя и выглядел старше тех, что они видели в западной части Иннасфална.
– Она жила здесь еще до того, как было основано поселение, – как бы подслушав их мысли, пояснил Мальгореш. – Кое-кто говорит, будто она встречала наступление Года Льва не менее двенадцати раз. Не знаю, правда ли это, но вот то, что, когда рождались старейшие из здешних стариков, она была повитухой, – это истинная правда!
И он указал им на сутулую старую женщину, как раз вышедшую из дома.
Конан сразу поверил в то, что старухе давно перевалило за сотню. Ее распущенные седые волосы почти достигали колен, а лицо было сморщено, точно яблоко, высохшее на солнцепеке. Услышав голоса, она повернулась туда, где стояли мужчины. Любой с первого взгляда признал бы в ней слепую. Глаза Сирницеи были плотно закрыты веками, словно окна ставнями в непогожий день. Сама она была маленькая, худенькая и сгорбленная. Она напоминала Конану узловатое дерево, согнутое годами и бурями. Согнутое, но не сломанное.
Они приблизились к Сирницее и вежливо поздоровались.
– Я – Конан, северянин, – представился варвар. – А это Кейлаш, кезанкиец из…
– Имена, имена… – пробормотала старуха. – Я слишком стара, чтобы запоминать имена. Да и что мне в них толку?.. Подойдите, чтобы я могла прикоснуться к вашим чертам. Лицо человека – вот истинное окно в его душу…
Конан и Кейлаш скептически переглянулись. Мальгореш скрестил на груди руки и устремил взор в небеса. Решив потрафить старухе, два воителя подошли к ней вплотную. До лица киммерийца Сирницея при всем желании не смогла бы дотянуться, и он встал перед ней на колени. И держал в узде свое нетерпение, пока ее узловатые пальцы блуждали по его скуластому, покрытому шрамами лицу. Покончив с ним, Сирницея точно так же «осмотрела» Кейлаша, потратив на него заметно меньше времени.
– Суровые лица воинов, – опуская руки, сказала она наконец. – Суровые и печальные. Нехорошо, когда у молодых ребят вроде вас такие лица… Что привело столь могучих воителей в нашу бедную деревушку?
– Мы ищем одного человека и надеемся, бабушка, что ты нам поможешь его отыскать, – сказал Конан. – Говорят, вчера вечером ты слышала, как мимо твоего дома на восток проскакала лошадь?
– Да, и это обеспокоило меня и показалось весьма странным, – задумчиво отвечала старуха. – Не звук разбудил меня, но ощущение зла… Тот, кто скакал в ночи, был вестником смерти. И присутствие этой смерти точно ледяными пальцами стиснуло мое старое сердце…