Концентрация смерти
Шрифт:
– О чем задумался, летчик? – спросил Кузьмин.
Прохорову не хотелось признаваться в том, о чем он думал. С одной стороны, собственные рассуждения казались ему величественными – думами о вечности. Но с другой, было стыдно признаваться в них. Товарищи могли не понять, поднять на смех.
– Да так, о доме думаю, – сказал он. – Далеко он отсюда, но кажется, что я все вижу. Вот только прошлое это или будущее, не знаю.
– О доме – это хорошо. О доме всегда вспоминать надо, – согласился Фролов.
Ехать – это не идти, куда веселее,
Ночное небо понемногу бледнело, одна за другой гасли звезды. По низинам стлался утренний туман. Всю дорогу спали по очереди. Когда над горизонтом показалось солнце, ребром встал вопрос – продолжать ли движение и днем? Тут мнения бывших пленных офицеров разделились. Осторожный Кузьмин считал так:
– …ни в коем случае. Днем на дорогах появляются немцы. Одна такая встреча, и нам конец.
Фролов занял промежуточную позицию.
– Если связанного капрала найдут, немцы быстро сопоставят побег из лагеря под Ченстоховой и то, что трое неизвестных завладели телегой с конем. Следует коня отпустить. Он и побежит к своему дому. А сами пойдем лесом.
А вот Прохоров верил в удачу.
– Едем и в дневное время суток. Ты же сам, Илья, немецкую бумагу подправил. Есть шанс с ней проскочить, даже встретившись с немцами.
– Так-то оно так, – согласился Фролов. – А если не проскочим?
Спорили минут десять. Конь, уставший за ночь, в это время стоял, жевал овес, выбирая его из подвешенного на морду мешка.
– Вот кому хорошо, – осклабился Илья. – Жрать ему дают. А не дадут, так он и травку пощиплет. И, главное, думать не надо. Все за него люди решают. Скажут – будешь на немцев горбатиться, значит, хорошо, на немцев. На поляков – будет на поляков. Ну а теперь на красноармейцев работает. И никаких моральных сомнений он не испытывает. Никто его врагом народа или врагом Фатерлянда не назовет.
– Так то же самое и у нас в офлаге было, – поддел Прохоров. – Все за тебя решали, не спрашивали, на кого хочешь работать. Чего ж ты оттуда рванул на волю?
– Я не к тому клоню, – обиделся Илья. – Просто коню пособничество беглецам в вину не поставят, на расстрел не поведут. Будет работать, как и раньше вкалывал.
– Вижу, что в рядах нашего подразделения, – перешел на серьезный тон Михаил, – начались разброд и шатания. Я, как командир, могу решить все в приказном порядке…
Аверьянович промолчал, но его взгляд красноречиво говорил, что, мол, ты можешь приказывать, однако тут тебе не регулярная армия, у каждого в руках оружие, каждый добыл свободу своими силами. А если и держимся вместе, то лишь потому, что нас объединяет
– …а потому предлагаю, чтобы наш спор решил случай, – сказал Михаил. – По-моему, это будет справедливо.
Илья глянул на Кузьмина, тот пожал плечами, понимая, что другим способом к общему знаменателю не прийти. Не дожидаясь, пока кто-нибудь вызовется вместо него бросить жребий, Прохоров сломал сухую веточку сосны, переломил ее на три части, зажал в пальцах.
– Тут две коротких, одна длинная, – выставил бывший летчик перед собой руку. – Принимаем вариант того, кто вытащит длинную палочку. Справедливо?
– Прямо тебе бирюльки какие-то, – поморщился Кузьмин.
– У тебя, Аверьянович, есть лучшее предложение? – спросил Фролов. – Ну, так и не умничай. Тащи.
– Не промахнуться бы, – Кузьмин поводил пальцами над палочками, словно отсчитывал их по какой-то, одному ему ведомой системе, наконец, вытащил, присмотрелся к ней. – А она длинная или короткая?
– Сейчас сам увидишь, – усмехнулся Прохоров. – Была б длинная, я б тебе об этом сам сказал. Теперь твоя очередь, Илья.
Фролов вытянул свой жребий сразу, не задумываясь. Его палочка оказалась точно такой же длины, как у Кузьмина. Они даже сложили их вместе, померили.
– А у меня длинная. – Михаил отбросил свою палочку в песок дороги, надеясь, что никому из его спутников не придет в голову поднять ее и померить с двумя другими палочками-жребиями – все три оказались бы одной длины.
Прохоров торопливо снял мешок с овсом, затянул тесемку в горловине, сел на облучок.
– Поехали.
– Дай лучше я конем править буду, – стал рядом Фролов.
– А что такое?
– Если немцев встретим, я с ними говорить стану. А вы молчать будете. Так больше шансов.
– Согласен. – На этот раз Прохоров понял, что Илья абсолютно прав.
Солнце поднялось довольно высоко, оно весело золотило песок дороги, стволы сосен. Пару раз навстречу попадались крестьянские телеги. Встречные неизменно настороженно здоровались. Беглецы предпочитали приветствовать жестами. Прохоров просто вскидывал ладонь, Кузьмин с важным видом кивал. А вот «полиглот» Илья уже вполне сносно научился произносить польское: «Чэсьць!» – что-то вроде русского «привет». Правда, не рисковал применять это умение в действии, практиковался, когда никого чужого рядом не наблюдалось.
– Ну, вот, а вы опасались, едем, как на экспрессе, без остановок, – улыбался Прохоров.
– Не сглазь, командир, – повернулся и сплюнул три раза через левое плечо Фролов.
– Ты на кого плюешь? На нас с Аверьяновичем, что ли? – продолжал улыбаться Михаил.
– На черта плюю. Он у каждого человека за левым плечом сидит и гадости ему подстраивает. Особенно если кто-то в неурочный час глупость сболтнет. Он тут же за нее ухватится. А за правым у меня ангел-хранитель. Ему честь и уважение.