Концепции современного востоковедения
Шрифт:
По сути, мифологические сюжеты приближены по смыслу к историческим фактам, но историей не являются в силу отсутствия научных доказательств. Они участвовали в формировании совершенно нового явления ментальных полей древних культур – исторического сознания, внимания и уважения к прошлому. Люди древних эпох понимали, что прошлое оказывается «состарившимся будущим», способным вновь и вновь повторяться. Наконец, в сознании веривших квазиисторическим сюжетам мифов росло убеждение в историческом моногенезе мира – происхождении мира из единого начала.
История в более близком нам смысле этого слова появляется лишь тогда, когда взгляд исследователя оказывается перенесен на Другое, на уже пережитое – прошлое, или Инаковое, тоже прошлое, но пережитое кем-то иным, иной цивилизацией. Этот перенос взгляда с настоящего на прошлое вызывается невиданным дотоле конфликтом и формирует внутреннее исследовательское напряжение между переживаемым мгоновенным настоящим и воображаемым прошлым. На самом деле переживается именно прошлое, а настоящее воображается, поскольку оно мимолетно, но история меняет их местами, дарит нам свое историческое продолжительное настоящее за счет известного прошлого и ожидаемого предсказуемого будущего – вот в чем состоит психологическое чудо истории, делающее ее столь привлекательной. Прошлое и настоящее естественным образом дополняют друг друга, что очень хорошо почувствовал и высказал блестящий германский историк Иоахим Густав Дройзен. Он утверждал, что «прошлое нам интересно не потому, что оно было, а потому, что оно еще в некотором смысле есть, действует, поскольку оно взаимосвязано с историческим, т. е. нравственным миром, нравственным космосом» 184 .
184
Дройзен И. Г. Историка / Пер. с нем. Г. И. Федоровой. СПб., 2004. С. 396–397.
История, таким образом, дарит нам настоящее, но она же позволяет увидеть особым образом исторически организованное прошлое. За два поколения до Геродота Гераклит констатировал: «Война – царь всех. Одних она делает свободными, других – рабами…» Геродот попытался найти причину этой Войны. «Отец истории» начинает свою работу следующими словами: «Геродот из Галикарнасса собрал и записал эти сведения, чтобы прошедшие события с течением времени не пришли в забвение и великие и удивления достойные деяния как эллинов, так и варваров не остались в безвестности, в особенности же то, почему они вели войны друг с другом» 185 . Рождается исторический принцип, требующий двигаться от описания события к выявлению его смысла. Историк уже не довольствуется ответом на вопрос «как», но стремится найти ответ на вопрос «почему».
185
Геродот. История / Пер. Г. А. Стратановского. Л., 1972. Т. I. C. 1.
Говорят, что настоящая история имеет четыре признака: 1) она научна, т. е. не рассказывает обо всем том, что знает, а начинает с постановки вопросов и пытается ответить на них, опираясь на факты; 2) она гуманистична, изучая сделанное людьми; 3) она служит самопознанию человека; 4) она рациональна – не требует веры, но обосновывает свои ответы, опираясь на критически воспринимаемые источники. Работы древних историков удовлетворяли первым трем критериям исторического знания, недоставало только рациональности.
Сталкиваясь с иррациональным, историк искал ему объяснение, обращаясь к легендам и невероятным, фантастическим слухам. Так, в повествовании Геродота появлялись курьезно знаменитые, если судить с современных позиций, сказания о муравьях – добытчиках золота, о воительницах-амазонках и об индийцах, поедающих тела своих умерших родителей. Но уже Фукидид, писавший, по-видимому, под влиянием труда Геродота, признавал, что события, предшествовавшие Пелопоннесской войне, не могут быть установлены с точностью. Такое признание мог сделать только историк, осознающий собственную неспособность полностью реставрировать фактологию прошлого и признающий историческими только те события, которые привели к определенным последствиям.
Во всех иных случаях события могут оказываться вне поля зрения историка, т. е. рассматриваться как неисторические 186 . Отсутствие фактологической полноты описания прошлого не останавливало Фукидида: он сам писал диалоги исторических персонажей, полагая, что главное – передать смысл исторического прошлого, его образ, тем более что обычно полная достоверность оказывалась в принципе недостижима. Если Геродота называют «отцом истории», то Фукидида можно назвать «отцом психологической истории», которая изучает не только сами события, но и неизменные правила, которые определяют отношения между событиями. Благодаря историкам, прежде всего Геродоту и Фукидиду, древние греки уже в пятом столетии до нашей эры, а возможно и ранее, осознали, что существует некая реальность – Человеческий Мир, совокупность всех частных социальных единиц. Они называли его «эйкумена», в отличие от «космоса» или «мира природы».
186
В начале ХХ в. этот весьма спорный тезис отстаивал крупнейший немецкий историк Эдуард Мейер.
Завоевания Александра Великого, продолженные экспансией Рима, привели к грандиозной исторической модернизации сознания. Обитаемое пространство цивилизации в античном понимании стало единым политическим целым. Мир в историческом сознании становится не только географическим, но и историческим понятием. Греко-римская история включала в свою сферу события на территории от Адриатики до Инда и от Дуная до Сахары.
Под влиянием эллинистического исторического сознания появились историки нового типа, во многом близкого к современному. Они не были участниками описываемых событий, но они и не были популяризаторами легенд и мифов о прошлом. Они научились переживать историческое прошлое как собственное и на этой основе создавать историю любого масштаба, полную драматического единства. К этому типу историков относились римские Полибий, Тит Ливий, Тацит и многие другие, воспринявшие историю как нечто прагматичное (в духе Платона) и потому, увы, жертвующие непогрешимой точностью исторического писания ради целостности изложения. Именно в республиканском, а затем и в имперском Риме возникает страноведческая матрица исторического исследования, в соответствии с которой главным действующим лицом истории становится не человек или социум, а держава, воспринимаемая как «вечная» и «неделимая». История писалась как история «своей страны», подчас представляя собой патриотическую выдумку, и противопоставлялась истории всего остального «чужого мира», нередко изображаемого самыми черными красками. Написанные в этой манере исторические сочинения продолжают появляться и сегодня, поскольку традиции создавать утрированно негативный образ воображаемого «врага» какое-то время останутся достоянием человечества на этапе протоглобального мира.
В дохристианскую эпоху можно, пожалуй, говорить о практически повсеместном распространении державного типа исторических сочинений, там, где они вообще имелись. С утверждением христианства европейская историческая наука, во-первых, восприняла как аксиому идею иррациональности человеческого поведения в истории, божественной предопределенности большей части людских поступков и их последствий (античный рационализм человеческого поведения был раз и навсегда отброшен). Во-вторых, христианская доктрина божественного миротворения и принципиально непознаваемой сущности Бога делали процесс исторического движения самопроизвольным, т. е. подлежащим не только формальной фиксации, но и научному изучению с целью выявления исторических закономерностей мироразвития, подвластных лишь божественной воле. Мысли об иррациональности человеческого поведения и самопроизвольности исторического движения возникали в контексте общего универсального характера христианского отношения к человечеству, христианского принципа равенства людей перед Богом, отсутствия избранного народа, привилегированной расы, сообщества, чьи интересы важнее интересов других сообществ.
Например, Евсевий Кесарийский, автор III – начала IV в. н. э., ставит перед собой задачу создать универсальную историю, все события которой включены в единые хронологические рамки, а не датируются по Олимпиадам, как в Греции, или по годам правления консулов, как в Риме. Его «Хроники» были компиляциями, но отличающимися от компиляций историков Поздней Римской империи тем, что хронологически упорядоченные события имели закономерную последовательность, в центре которой было рождение Христа.
Утверждение христианства в Римской империи связано с радикальным изменением взгляда на природу и форму исторического процесса, а вместе с тем и на Образ мира. На смену исторической версии цивилизационной деградации от гармоничного Золотого века к беспощадному Железному (Гесиод) и истории как вечному повторению (Эмпедокл) приходит раскрытие мирового целого как последовательности экзистенциальных состояний – от грехопадения к Ветхому Завету, искуплению Христа и эсхатологической перспективе Последних дней. Этот поворот придал исторической науке на Западе совершенно уникальную концепцию, с отзвуками которой мы имеем дело и в настоящее время.