Концепции современного востоковедения
Шрифт:
Средневековая историография, унаследовав раннехристианские исторические тенденции, принялась последовательно обрабатывать материал с позиций универсализма – теории о единстве и целостности человечества, управляемого Божественным Промыслом. Историку надлежало не восхвалять Англию или Испанию, Францию или Италию, а говорить о gesta Dei – деяниях Божьих. История рассматривалась как воля Бога, независимое от стремлений человека закономерное течение событий. Все, кто пытаются изменить миропорядок, – слуги Дьявола. Неслучайно раннехристианский историк Ипполит определял Дьявола как «врага всего миропорядка» 187 .
187
Коллингвуд Р. Дж. Указ. соч. С. 53.
Эпоха Возрождения добавила истории человеческих страстей, которые рассматривались как необходимое проявление человеческой природы. Три большие области знания – поэзия, история и философия – питались тремя способностями человеческого духа – воображением, памятью и разумом (Френсис Бэкон). Историю принуждали отказаться от претензий предсказывать будущее. Рене Декарт заключил, что история, какой бы она ни была интересной и поучительной, не может претендовать на истину, поскольку события, описываемые ею, никогда не происходили так, как она их описывает. Картезианская, или декартовская, школа истории основывалась на трех принципах: в истории вера не может подменять рассудок; источники надо сравнивать, избегая взаимопротиворечивых; письменные источники необходимо проверять неписьменными. Блистательные умы XVII–XIX вв.
внесли вклад в развитие исторического сознания и метода исторического анализа: Лейбниц, Вико, Локк, Беркли, Юм, Вольтер, Монтескье, Гиббон, Руссо, Гердер, Шиллер, Фихте, Кант, Гегель, Маркс, Конт, Моммзен и многие другие питали историю: кто – оригинальными идеями, кто – гениальными трудами. Спектр этих идей и трудов столь широк, что остается отделаться интеллектуальной шуткой: все они умещаются между двумя парадоксальными замечаниями. Одно из них принадлежит Блезу Паскалю, предположившему в «Мыслях», что если бы нос Клеопатры оказался короче, то весь облик мира был бы иным. Другая остроумная максима сформулирована Эммануилом Кантом и гласит, что исторический прогресс всем обязан двум человеческим качествам – абсолютному невежеству и абсолютной порочности, ибо «человек хочет жить легко и в довольстве, но природа заставляет его отказаться от легкой жизни и бездеятельного довольства и броситься в тяжкие труды, чтобы использовать все свои способности ради освобождения от бремени труда». Человек не заботится о счастье человека, поскольку природа заложила в него наклонности, побуждающие его жертвовать собственным счастьем и разрушать счастье других 188 .
188
Там же. С. 98–99.
Сегодня «историческая точка зрения» постепенно, но неуклонно смещается с позиции страноведения и регионоведения в направлении мироведения и миропознания, а значит, и исторический Образ мира приобретает актуальность для современников. За блестящими парадоксальными остротами философов незримо царит принцип исторического универсализма, позволяющий европейцам рассуждать о Человеке Мира, не ведая истинных масштабов Всеобщей, или Всемирной, истории. Практических выводов из вышесказанного два: во-первых, история, и только она, способна была преподать и усвоить дидактический урок на основе прошлого опыта человечества и, во-вторых, обеспечить максимальную полноту охвата человеческим сознанием исторической вселенной.
Образ мира в исторической мысли оказался связан с двумя долгое время взаимно дополнявшими друг друга целями – извлечением дидактического урока из прошлого и достижением полноты охвата в рамках имеющейся «исторической эйкумены».
Фукидид полагал, что его труд «найдут полезным те, кто пожелает иметь ясное и верное представление о прошлом, ввиду того, что, по свойствам человеческой природы, и в будущем когда-нибудь может произойти нечто подобное» 189 .
189
Фукидид. История / Пер. и прим. Г. А. Стратановского; Отв. ред. Я. М. Боровский. Л., 1981. Т. I. С. 22.
В свою очередь бенедиктинский монах VIII в. Беда Достопочтенный писал: «Ведь если история повествует о добрых деяниях добрых людей, то вдумчивый ее слушатель побуждается подражать добру; если же она говорит о злых делах нечестивцев, то религиозный и набожный слушатель или читатель ее учится беречься от того, что есть зло и порок, и следовать тому, что признается добрым и угодным Богу» 190 .
О поучительности прошлого говорил и Кун-цзы (Конфуций), и Сыма Цянь, китайский Геродот I в. до н. э. Последний утверждал, что «жить в настоящее время и писать о пути древних – это для того, чтобы увидеть в нем, как в зеркале, свои достоинства и недостатки, хотя отражение это и не будет вполне точным» 191 .
190
Беда Достопочтенный. Церковная история народа англов / Пер. с лат., вступ. ст., коммент. В. В. Эрлихмана. СПб., 2003.
191
Сыма Цянь. Исторические записки («Ши цзи») / Пер. и коммент. Р. В. Вятки-на и В. С. Таскина. М., 1975. Т. 2. С. 878.
Может быть, наиболее цветистый, но вместе с тем полный список причин, по которым изучение истории полезно, приводит курдский писатель XVI в. Шараф-хан ибн Шамсаддин Бидлиси. Ссылаясь на мнение своих предшественников, он пишет: «Знание истории полезно в десяти отношениях. Первое – она служит источником познаний для рода человеческого. Второе – от нее исходит благоухание и радость. Третье – при <всех своих> достоинствах она легко усваивается, изучение ее большого труда и беспокойства не представляет – оно <целиком> основано на памяти (буквально: на силе памяти). Четвертое – черпая сведения из утверждений различных <источников>, она знает, что в них истина, что ложь, и отличает правду от фальши. Пятое – по словам разумных, искушенность в делах – одна из добродетелей рода человеческого, философы отнесли житейскую премудрость к десяти разумам, а изучение <истории> дает много такой премудрости. Шестое – знакомый с наукой истории человек не нуждается в советах мудрецов в случае несчастья. Седьмое – по изучении ее ум обладателей могущества сохранит ясность и твердость в бедствиях и при обстоятельствах затруднительных. Восьмое – знание науки истории – путь к умножению мудрости и знания, здравомыслия и сообразительности. Девятое – человек, познакомившись с историческими преданиями, обретет стойкость и довольствование <малым>. Десятое – государи еще больше убедятся во всепобеждающей мощи его святейшества, владыки царства – да возвеличится слава его! – дабы не возгордились они, сопутствуемые удачей, и не пали духом, и не пришли в уныние, преследуемые бедами. Поэтому в чудесным образом нанизанных речах всезнающих владык и содержится увещание поразмыслить над следующим: “Действительно, в этом было событие, назидательное для прозорливых” [Коран, 3: 11]» 192 .
192
Шараф-хан, ибн Шамсаддин Бидлиси. Шараф-намэ / Пер., предисл., примеч. Е. И. Васильевой; Отв. ред. Л. Т. Гюзальян. М., 1967. Т. 1.
Вторая цель истории – полнота охвата – означает, что перед взором историка встает не только его культурная традиция и не только ее ближайшие соседи и противники. Уже Геродот старается раздвинуть исторический интерес за рамки противостояния персидского и греческого этносов.
Весьма красноречиво выразил требование полноты и Сыма Цянь: «Я, как тенетами, весь мир Китая обнял со всеми старинными сказаньями, подверг сужденью, набросал историю всех дел, связал с началами концы, вникая в суть вещей и дел, которые то завершались, то разрушались, то процветали, то упадали, и вверх веков считал от Сюань Юаня, и вниз дошел до нынешнего года…» 193
193
Китайская классическая проза / Пер. акад. В. М. Алексеева; Отв. ред. Л. З. Эйдлин.М., 1958. С. 95–96.
Некоторым историкам удавалось стать свидетелями крупных политических событий, побед, которые они описывали как участники. Большинству доставалась участь подводить итоги расширения исторического пространства. Хронографы Поздней Хань включили в нее Среднеазиатский регион; Полибий – Рим, становившийся главной политической величиной средиземноморской Античности; Цезарь – племена галлов. Тацит – германцев; Константин Багрянородный – славян. Примеры можно продолжать, особенно, в отношении тех историков, которые пытались создавать географический и этнологический Образ мироздания. Этим путем шел, например, античный географ и историк Страбон, сходную позицию занимал и античный же историк и оригинальный географ Диодор Сицилийский.
Полнота отражения и стремление к пространственному разнообразию повествования становятся одним из критериев объективности и безупречности историка. Если важные составляющие культуры оказываются в сфере внимания ученого, значит, он дает максимально правдоподобное изложение событий. Историк расширяет познавательный горизонт цивилизации не в меньшей степени, чем путешественник и географ.
Перефразируя известный афоризм Оскара Уайльда, можно сказать, что движущей силой исторического произведения нередко становится принцип «поучая развлекать», которым, между прочим, не пренебрегал в своих работах и Геродот, украшая повествование разножанровыми вставными новеллами, забавляющими читателя, но ни на гран не противоречащими основным идеям историка.