Концерт Чайковского в предгорьях Пиренеев. Полет шмеля
Шрифт:
— Нет, — сказал парень. — Мы думали, ты тут только до сегодняшнего утра пробудешь… А ты задерживаешься. Сейчас водить в сортир тебя нельзя. Светло, могут с улицы заметить, — он сказал это, потоптался и вышел. Для того, чтобы зайти через минуту.
Я была поражена. В руках он нес ведро. Он поставил его радом с моей кроватью и сказал:
— Вот тебе ведро. Ночью сама выбросишь, — и ушел.
Несколько секунд я сидела над ведром, совершенно оцепеневшая. А потом опять заплакала. Какой ужас, какой позор!
Я не могла воспользоваться этим ведром.
Как быстро все меняется в жизни человека. Как быстро меняется наше мироощущение. Еще вчера я была замужней благополучной дамой, образованным человеком, а сейчас я — просто голая женщина, которая, содрогаясь от стыда, слезла с железной кровати и раскорячилась над ведром посреди комнаты…
Я проклинала себя за свою фантазию, за то, что могу смотреть на себя со стороны и оценивать…
Я проклинала Васю, который не смог за день и за ночь собрать необходимую сумму…
Наступил вечер, и вошел старший. Он вновь повел меня к телефону. Набрав номер, он сказал:
— Ну, ты, козел! В последний раз даю тебе поговорить с женой. Слушай, — и он отдал мне трубку с таким выражением смуглого лица, словно хотел сказать: «Давай, говори. Говори, кричи, вопи. Спасай себя сама».
И я схватила трубку и стала кричать и вопить.
— Вася, миленький, — кричала я. — Спаси меня! Мне тут страшно, я не могу. Дай им денег, только вытащи меня отсюда. Я тут не могу!
Он молчал в трубку, а я, все больше распаляясь, кричала одно и то же:
— Не могу, не могу, не могу!
Потом трубку у меня отобрал старший и повесил ее.
— Хватит. Иди к себе в комнату, — сказал он. — Ты уже все сказала, что могла.
Я побрела к себе на железную кровать и села на нее, тупо глядя перед собой заплаканными глазами.
Старший вошел ко мне и опять прислонился спиной к двери. Он вновь дал мне сигарету и сказал потом:
— Сейчас ему будут звонить по другому телефону. И тогда он скажет, отдаст ли он деньги за тебя завтра. Теперь ему поставили срок — завтра.
— Почему? — глупо спросила я.
— Правильно, — улыбнулся он, — не надо было ему поблажку давать. Но это я попросил. Мне тебя стало жалко. Пусть он завтра деньги отдаст. Если завтра отдаст, я не дам тебя трогать. Мое слово — закон гор.
— Но я же ничего не успела сказать мужу, — произнесла я, — и он ничего не успел мне сказать.
— Достаточно сказала, — ответил мужчина. — Он — взрослый, не мальчик. Сам должен все понимать… Что ему еще говорить нужно? О таком мужчины не говорят, сами понимают.
Раздался телефонный звонок. Старший вышел, поговорил по телефону с кем-то, потом вернулся. Лицо его было мрачно. Я сразу поняла, что дело плохо, и сердце мое вновь сжалось.
— Он совсем дурак, — произнес весомо и внушительно старший. — Или он нас считает дураками. Значит все равно дурак.
— Что? — не выдержала я. — Что он ответил?
Мужчина
— Твой муж сказал, что деньги отдаст только через десять дней… Наши люди ответили ему, что это невозможно. Нужно завтра. Ну, хоть послезавтра. Но он сказал — через десять дней.
— Почему? — тихо спросила я, как будто кто-то мог ответить мне сейчас на этот вопрос. — Ведь за день-два он мог бы… — я оборвала себя на этих словах и посмотрела на старшего затравленным взглядом. Вероятно, весь ужас предчувствия и осознания собственной беспомощности был в моих глазах, потому что он отвернулся.
— Будем ждать десять дней, — сказал он в стенку. — Он сам хочет, чтобы было десять дней. Я не виноват. Десять так десять.
С этими словами он вышел.
Я вообще ничего не понимала. В любом случае, за день или два Вася, конечно же мог найти эти деньги. Ну, продал бы икону и коллекцию бронзы. Если быстро ее продать, не заламывая настоящую цену, а по дешевке, то это вполне бы «потянуло» как раз на сто миллионов… Даже больше, так что еще осталось бы отпраздновать мое освобождение…
«Почему?» — это было вопрос, который я задавала себе, и не могла даже представить себе ответа.
Он предал меня? Вася предал меня? Или он играет в какую-то затейливую игру с бандитами? В этом случае это была какая-то слишком затейливая игра, и я ее не понимала…
Открылась дверь комнаты, и вошли двое вчерашних парней. Я подняла на них глаза и содрогнулась. Теперь это были другие люди. Теперь им было можно… Муж предал меня, их начальник развел руками, и они получили меня в свою полную власть. Их лица были волчьими. Они как-то искоса смотрели на меня и приближались медленно, кося глазами в мою сторону. Наверное, так приближаются к овце в загоне перед тем, как заколоть ее.
Нож уже отточен, овца обречена, но идут к ней с некоторой опаской. Так же было и тут.
В руках одного их парней я увидела веревку.
— Давай сюда руки, — сказал он, и я встала. Он опять завязал мне руки за спиной. — Становись вот сюда, — сказал он мне, указывая на пол рядом с кроватью. — Да не так, — поправил он меня, когда я встала на то месте, где мне указали. — Ложись на пол.
— Как? — не поняла я и обернулась к нему. Я вообще очень плохо соображала в ту минуту. Все было как в тумане. Все тело мое было мягкое, ватное, и голова чуть кружилась.
— Ложись на пол, — повторил второй парень и рукой подтолкнул меня вниз. Я опустилась на четвереньки, опасаясь ложиться животом на грязный, заплеванный пол комнаты. Что-то во мне еще оставалось от меня прежней и я испытывала чувство брезгливости. Недолго мне оставалось испытывать это чувство…
Парень опустился рядом со мной на одно колено и набросил мне веревку на шею. Я испугалась, мне показалось, что сейчас меня задушат. Я рванулась, крича и пытаясь вырваться из схвативших меня крепко рук. Мне это не удалось. Я ползала не четвереньках по полу и орала, вытаращив глаза, что-то нечленораздельное.