Концерт Шампетр ре-диез

Давенпорт Гай

– Если б у нас был сачок для головастиков, можно было бы яйца в болоте остудить.

– В грязи по колена.

Расмус стаскивал башмаки.

– Давайте на разведку схожу. Мы изучаем зеленолапых датских куропаток, правда?

Расмус побрел прямо в озеро, проваливаясь и покачиваясь для равновесия, пока вода на несколько сантиметров не дошла до его коротких штанишек.

– Неглубоко, сказал он, но между пальцами чавкает. Плавать тут нельзя, плескаться тоже. Вода пресная, но ужасно насыщена отстоем, лиственным перегноем и водорослями. Как проходит медитация?

–

Мы стараемся, ответил Адам. Мама воздела одну бровь при виде соломенной подстилки, хоть мы ее и сами купили, Кристиан и я, сделано в Шри-Ланке. Она сказала, что больше похоже на сделано в Польше. Я сказал, что мы будем на ней сидеть, в одних трусах, и опустошать себе разум. Она ответила, что надеялась на то, что мы его наоборот наполним. Сам знаешь, какие матери. Я сказал, что мы собираемся наши разумы очистить, а она сказала, что сделать это не получится, хоть наше усердие она и одобряет. Поэтому Кристан - с одного конца, я - с другого, руки на коленях, пятки вместе. Питера из комнаты выгнать никак не удается.

– Я вхожу в транс, сказал Кристиан, и пускаюсь в числа. Беру пять, сумму двух и трех, четырех и одного, половину и, следовательно, младшего братца десяти, саму систему от единицы до девяти, развернув приставленный ноль так, чтобы получилось десять, а на самом деле - все время замаскированная девятка, где бы она ни находилась, число чисел. Когда схлопываешь любое число к одной цифре, всегда вычитаешь девять, хоть и приходится делать это снова и снова.

– Я пытаюсь помнить те места, где бывал, сказал Адам, до мельчайшей детали, время суток, ощущение от какого-то часа на прошлой неделе или прошлым летом. А ты знаешь, что когда вы со Свеном боролись, как идиоты, среди сосновых шишек, в тот день, когда ты посадил нас с Кристианом друг другу на колени, чтобы наши краники перепихивались, у нас над головой все время летал ястреб и наблюдал?

– Его подослали, ответил Расмус, широким шагом выбираясь из болота и растягиваясь во весь рост на песке стрелки.

– Труднее всего, сказал Кристиан, не разговаривать. Мы с Адамом же все время болтаем. Он всегда подает мне сигналы, чего ожидать.

– У нас встает, сказал Адам. Кристиан смотрит на мои трусики.

– А у меня все зудит и чешется от того, что я ничего не делаю. Мама права, когда говорит, что я и десяти минут спокойно усидеть не могу.

– Я знал, что вытащить вас вдвоем на прогулку будет этого стоить, произнес Расмус. Мог бы и девчонку позвать, только от нее труднее смыться, а мне еще надо почитать, или же Свена, от которого улизнуть еще труднее. А вы - свободные духи, вам легко угодить, и вы полны неожиданностей.

– Вроде Адама, который с себя трусы стягивает, как я погляжу.

– Это не неожиданность, а неизбежность. Неожиданным было бы, если б он их на себе оставил.

– Мальчишки позади нас на траве, сообщил Адам, уже совсем в ней распластались.

Девчонки садятся. Зоологи собрали всех головастиков, которых хотели, и уходят.

Расмус, смеясь, встал и расстегнул штаны, сбрасывая их в комической спешке вместе с трусами и рубашкой.

– Дружелюбия ради, сказал он.

– Хорошая вода, сказал Адам.

– Слизь озерная, ответил Кристиан. Вся твоя. Но я тоже буду дружелюбен. Может, Расмус нас снова на коленки друг другу посадит, если ты с себя ряску сотрешь.

– Заходи. Прохладные влажные яйца - это хорошо.

Из ниоткуда, из-под низких ветвей ивы - мальчик. Самое поразительное в нем - густые черные ресницы, не сочетавшиеся с торчащими буйными волосами, темно-русыми там, где мокро, соломенными - там, где уже подсыхало. На нем были насквозь мокрые дешевые трусики, провисавшие под гениталиями, размерами больше напоминавшими Расмуса, чем Кристиана или Адама. Он нес с собой свернутые грязные джинсы, замызганную нательную майку и изношенные тенниски.

Остановился, готовый бежать.

– Привет, сказал Расмус.

Мальчик оглядел Расмуса с головы до пят, потом - Кристиана и прищурился на Адама, стоявшего посреди болота. Расмус заметил, что ему нужны очки.

– Я вас тут видел, сказал мальчик. Я с ними был, вон там, жабьи яйца ловил. Они меня вряд ли хватятся. Мы из города пришли.

– На экскурсию? спросил Расмус.

– Точно, на экскурсию. Они так и сказали. А вы тоже?

– Мы просто на великах поехали кататься, встрял Кристиан, и подурачиться, поболтать о том о сем.

– Эта вода противная, сказал мальчик. Можно я тут, это самое, с вами потусуюсь, если они мне начнут орать, на меня орать будут, то вы, типа, я вас давно знаю и тут случайно встретились? Учитель дает понять, что я ему нравлюсь, а этим головастикам - нет, и они до меня докапываются, когда он не смотрит. Он тоже меня не любит, но ему приходится притворяться, что любит.

– Меня зовут Расмус.

– А почему на вас одежды нет?

– А вот это - Кристиан, а вон там - Адам, делает вид, что его интересует экология болота. Мы голые, потому что нам нравится. Милости просим.

Расмус протянул руку. Ее не приняли.

– Я б себе трусы выжал, произнес мальчик, раз уж вы такие. Повешу их на велик сушиться, если вы не против.

– Гипертрофия, прошептал Расмус.

Ствол у него был густо-розов с голубоватым оттенком, крайняя плоть длинна и вздута, волосы на лобке - редки и девственны.

– Ни хуя себе! не сдержался Адам.

Мальчик, возя кончиком языка по подъему верхней губы, примерял на себя различные фразы, ни одной из которых не произнес вслух.

– У Адама манеры как у честного пса, сказал Расмус.

– Не дразнитесь надо мной, как эти головастики.

– Скажи нам, как тебя зовут, и мы не дразнимся, а восхищаемся.

– Джеремайас. А ваши я уже забыл.

– Вон там Кристиан, тут Адам, а я Расмус. Тебе сколько лет, Джеремайас, десять?

– Двенадцать.

– У тебя красивые глаза.

Джеремайас провел пальцем себе по щеке, обозначив в углу рта складку.

– И вы, значит, тут, типа, время проводите, а? На великах, свежий воздух, разделись. Я здесь с одним Лейб-гвардейцем бывал, мы с ним друзья, но если б я учителю про это сказал, он бы меня вообще заклевал.