Кондотьер
Шрифт:
— Ты хотел убить Мадеру?
— Нет… Я не хотел никого убивать…
— В чем же заключалась эта катастрофа?
— Трудно сказать… В том, что все продолжалось как раньше, как ни в чем ни бывало, как будто ничего не случилось… В вечном возобновлении, в тысячекратном повторении одного и того же жеста, в том же никчемном терпении, в том же ненужном усилии… В моей истории, записанной раз и навсегда, замкнутой на себе самой, где единственным выходом была бы моя смерть, через десять, двадцать, тридцать лет. Необходимость продолжать до конца, без какого-либо смысла, без какой-либо необходимости…
— Все это ты себе и рассказывал?
— Ничего я себе не рассказывал… Я знал это, как если бы знал всегда, как если бы все время пытался забыть… но это было невозможно… Я все перепробовал. Я словно оказался в западне. Попался, как крыса. Мне было суждено штамповать
— Почему ты убил Мадеру?
— Не знаю… Если бы знал, то здесь не оказался бы… Если бы знал, то, полагаю, не совершил бы этого… Мы представляем, что это легко… Мы совершаем что-то… Мы не знаем… не можем знать… не хотим знать… Но через какое-то время оно оказывается у нас за спиной… мы знаем, что совершили… а дальше…
— Что?
— А дальше ничего…
— Почему ты говоришь «мы»?
— Так… Неважно… Я убил Мадеру… Что дальше? От этого проще не стало… Последнее, заключительное действие…
— Чтобы посмотреть…
— Вот-вот… Посмотреть, что это может дать…
— И что это дало?
— Ты же видишь… Пока ничего… Но когда-нибудь, возможно, что-то даст… что-нибудь хорошее…
— Ты сожалеешь, что убил Мадеру?
— Нет… Мне наплевать… Меня это почти не касается… Не интересует…
— Что бы произошло, если бы ты его не убил?
— Не знаю…
— Попробуй вообразить.
— У меня нет воображения… Ничего бы не произошло. Он бы заметил — он, Руфус, Николя или кто-то еще, — что Кондотьер не стоит и ломаного гроша… Они заказали бы мне что-нибудь другое… или попытались бы сбыть его таким, какой он есть…
— Как Антонелло?
— Нет…. Здесь бы весьма кстати обнаружился Мастер чего-нибудь… Мастер мужского портрета в красном или еще что-нибудь в таком же духе…
— Ты бы продолжал дальше?
— Не знаю… Может, да, а может, нет…
— Почему ты убил Мадеру?
— Потому, что надоело… Это было одно из средств покончить…
— Покончить с чем?
— С нелепой жизнью, которую я вел двенадцать лет…
— Ты хотел сдаться полиции?
— Нет.
— Что ты думал делать сразу после этого?
— Спрятать труп, убрать кровь и смыться…
— Сюда?
— Сюда или еще куда-нибудь… Это было не так уж и важно.
— Как получилось, что Отто вернулся?
— Откуда я знаю… Обычно по понедельникам он уезжает в Дрё… Наверное, забыл что-нибудь…
— Ты долго обдумывал убийство?
— Нет… Недолго. Полчаса, три четверти часа… Не знаю…
— Почему?
— Это возникло сразу, как судорога… как идея. Из воздуха. Сначала образ… Что-то начало витать в воздухе, что-то возможное, что-то начало само проговариваться… Бессмысленное, бредовое, но я все же прислушался… В моем состоянии какая разница, жестом больше или меньше…
— Ты сошел с ума?
— Если угодно… Если тебе угодно… не сошел, а отошел чуть-чуть, к обочине… или, точнее, как будто у меня не осталось никакой воли, никакой памяти… Да, именно так, никакой воли… Годилось все, что угодно, все, что предлагалось, я принимал все как есть… Но ведь как раз это я и делал долгие годы…
— О чем ты думал?
— Уже не помню… Да это и не важно… Я взял бритву, сложил ее в руке, поднялся по лестнице, вошел в его кабинет…
— Ты не колебался?
— Нет… Все шло само собой… Без всяких усилий… Без труда… А что? Вот Мадера. Был живым. Сейчас станет мертвым. Вот я. Был мертвым. Сейчас стану живым…
— Почему?
— Не знаю. Это же очевидно…
— Он должен был умереть, чтобы ты смог ожить?
— Да…
— Но ведь ты и так был живым?
— Вроде да, был живым… Как ты утомил меня своими глупыми вопросами… Конечно, я был живым… И что? Он тоже был живым. А теперь он мертвый, а я по-прежнему живой. Вот.
— Он должен был умереть?
— Да. Рано или поздно, как и все…
— А убить его должен был ты…
— Сам догадался? Ну ты даешь, старина! Нет. Никаких этих «убить его должен был ты»… но раз уж это действительно сделал я, то тем лучше…
— Неумело ты защищаешься…
— Я и не собираюсь защищаться…
— Чего ты добивался? Чего ты хотел? Что тебе стоит сейчас это объяснить? Ты прекрасно знаешь, что уже не сможешь вернуться назад. Ты сидишь здесь как истукан. И даже не осознаешь…
— А тебе-то что? Ты пытаешься понять. Я уже сто раз говорил, что тут нечего понимать. Умереть должен был я. Вот это было бы логично. Это было
— Но ведь ты все еще жив…
Questa arte condusse poi in Italia Antonello da Messina, che moltianni consum'o in Fiandra; e nel tomarsi di qua da’monti, fermatosi ad abitare in Venezia, la insegn'o quivi ad alcuni sui amici… [49] Первые уроки живописи Антонелло да Мессина получил от отца, художника Сальваторе д’Антонио. В ранней юности он отправляется в Рим, где завершает свое обучение, затем возвращается в Палермо и, наконец, переезжает в Неаполь, где знакомится с Антонио де Соларио по прозвищу Зингаро (Цыган), соучеником в мастерской Колантонио дель Фьоре. Уже тогда Антонелло и Зингаро, ярые поклонники фламандских и голландских мастеров, старательно копируют их манеру, но, не владея живописными приемами, добиваются не очень удовлетворительных результатов. Увидев полотно Ван Эйка, принадлежавшее принцу Альфонсу Арагонскому, юный сицилийский художник решается: бросает все начатые работы и, невзирая на трудности и издержки длительного путешествия, тотчас отправляется во Фландрию. Он находит мастера из Брюгге, высказывает ему свое восхищение, причем столь страстно и убежденно, что в ответ на средиземноморскую пылкость довольно сдержанный поначалу Ван Эйк не может скрыть улыбки и соглашается принять юношу в ученики. Благодаря искреннему почитанию, вкупе с усердием и исключительными художественными способностями, Антонелло становится любимым учеником мэтра; Ван Эйк испытывает отческую привязанность к молодому итальянцу, приехавшему к нему за секретом искусства, сравниться с которым был не способен. И вот он раскрывает ему приемы масляной живописи или, точнее, показывает на практике, как можно работать с маслом…
49
«Искусство это привез затем в Италию Антонелло да Мессина, который провел много лет во Фландрии и, возвратившись из-за гор, обосновался в Венеции и обучил ему нескольких друзей» (Джорджо Вазари. «Жизнеописания наиболее знаменитых живописцев, ваятелей и зодчих». Пер. А. Габричевского и А. Венедиктова).