Кондотьер
Шрифт:
— И благодаря этому жил совсем неплохо…
— И что? Увы, я жил благодаря этому… Если бы я сдох от голода, то, конечно, не смог бы продолжать… Но меня катали как сыр в масле… Это же очевидно… Курица с золотыми яйцами. Новая версия… Они прекрасно понимали…
— Почему ты представляешь себя жертвой?
— А почему бы и нет? В семнадцать лет меня надули, и всё. Этот Мадера слишком вежлив, чтобы быть честным… Мальчик, ты хочешь стать художником? Сюда, пожалуйста…
— В семнадцать лет — допустим… Но в двадцать? В двадцать три? В тридцать?
— Я говорил себе то же самое… Но что я мог сделать? Раз уж все так сложилось…
— Ты хочешь меня уверить, что ни разу у тебя не нашлось сил отказаться?
— Почему нет? Отказаться — от чего? И куда бы это меня привело? Как бы я жил? Ты не понимаешь… Я отказался… неделю назад… я убил Мадеру, потому что отказался… я убил Мадеру, потому что по-другому отказаться не мог…
— Как у тебя все просто…
— Просто!
— Гаспар, я говорю не об этом, и ты это прекрасно знаешь… Легко, уже после убийства Мадеры, сказать, что ничего другого не оставалось. Ведь ты не пробовал…
— Откуда тебе знать? Я пробовал отказаться и не смог…
— Почему?
— Потому, что в этом не было никакого смысла…
— А в убийстве Мадеры был смысл?
— А какой смысл был в том, что я принял предложение Жерома? Так сложилось. Вот и всё. Я встретил Жерома и согласился с ним работать. Это была ловушка. Через двенадцать лет я осознал, что это ловушка. И не смог из нее выбраться.
— Легко сказать. Как ты заметил, что это ловушка?
— Как, наверное, все, я хотел счастья. Как и все, искал подходящее место. Я нашел подходящее место. Но я не был счастлив…
— Почему ты не был счастлив? Как проявлялось то, что ты не был счастлив?
— Откуда я знаю!
— Это неправда… Для тебя всё «ничего не значит»… Ты искажаешь свою историю… Ты передергиваешь… Шестнадцать лет, четыре года ученичества и двенадцать лет ремесла, ты живешь в мире, который для себя выбрал… И вот через шестнадцать лет ты вдруг говоришь, что все рухнуло… Как это возможно? Ведь с чего-то все началось, от чего-то все произошло. Ловушка — это, конечно, красиво, но ведь раньше ты ее не замечал, и ничто не наводило тебя на подобные мысли. Какое-то несоответствие. Если бы все происходило естественно, ты бы остался фальсификатором всю свою жизнь, как Жером… Понимаешь, что я хочу сказать?
— Конечно… Тебе бы хотелось найти отправную точку, внезапное озарение… Но ведь и это неправда… Сменялись дни, и ничего не происходило… В моем существовании не было никаких превратностей… Не было истории… Не было даже существования… Да, если бы все было логично, я никогда бы не смог признать свою слабость, никогда бы не смог почувствовать, как оступился, никогда бы ничего не заметил… Просто я хотел жить. Невзирая на них, невзирая на Руфуса и на Мадеру, быть кем-то другим, а не имитатором, плагиатором, человеком с волшебными пальцами… Что-то другое, но только не это «неважно что, неважно кто, неважно когда»…
— Что значит «хотел жить»?
— Вот именно, что ничего не значит… В этом все и дело. Наконец-то произнесено главное слово… Жить — ничего не значит, когда ты фальсификатор. Это значит жить с мертвыми, это значит быть мертвым, это значит знать мертвых, это значит быть неважно кем, Вермеером, Шарденом. Это значит прожить день, месяц, год в шкуре итальянца эпохи Возрождения, или француза Третьей республики, или немца периода Реформации, испанца, фламандца. Это значит добавить несколько мелких деталей к его жизни, совокупность более или менее связных фактов, нечто вероятное между двумя бесспорными фактами: где был Мемлинг перед тем, как приехать в Брюгге? На Рейне? Писал ли он там? Конечно. Так почему бы не найтись Богоматери и Донатору, которых он написал в Кёльне приблизительно в 1477 году? Начинаешь искать и понимаешь, что, согласно последним данным, все может склеиться; едешь на три недели в Брюгге, в госпиталь Святого Иоанна изучать Богоматерь с яблоком, святую Урсулу и tutti quanti [47] ; возвращаешься, и через шесть месяцев на чердаке полузаброшенного монастыря под Кёльном находят Богоматерь, которая очень похожа на Марию Морель, и Донатора, который смахивает одновременно на какого-нибудь кабана из Рейксмузеума и Мартина ван дер Что-то, бургомистра Брюгге, и еще какого-нибудь Мецената. Вот так всё и делается, но и это не важно… Зато в течение шести месяцев, днем и ночью, во сне и наяву, ты назывался Гансом Мемлингом или, если хочешь, по-французски, Мемленом… ты его замещал, ты проделал весь его путь, но наоборот… Кто такой Гаспар Винклер? Никто не знает. Двенадцать лет одно и то же. В этом не было ничего мучительного, ужасающего, это, наоборот, увлекало, возбуждало, это было здорово. Но я больше не мог… Пойми, я целыми днями перерисовывал… Мертвое время, пустое измерение, пробел в жизни любого художника, не очень определенная дата, не совсем точный факт — хоп! и вот я уже напяливал его лохмотья… Все это было ни к чему, предосторожности были излишни, чаще всего покупатели верили Руфусу, Мадере или их агентам на слово. При желании они могли бы проверить, но и это бы предусмотрено. Мы знали
47
Tutti quanti — дословно: и всякие другие; и все остальное (ит.).
— Потребность в чем?
— Потребность быть самим собой…
— Что тебе надо было сделать, чтобы быть самим собой?
— Не знаю… Это и стало ловушкой… Я был вне самого себя, я не принимался в расчет. Я был рукой, исполнителем. Являлся со своими словарями, карточками, кистями и баночками. Как мне хотелось, будь то днем или ночью, сорвать маску и уже не быть фальсификатором, а стать кем-то настоящим… Но это будто прилипло к моей коже, следовало за мной повсюду… Кто вы? Я — никто, я — кто угодно…
— Ты ведь хотел этого…
— Да, я этого хотел, хотел изо всех сил… Хотел раствориться, исчезнуть… Хотел быть кем угодно и в итоге стал никем, хотел скрыться за бесчисленными масками и стать недосягаемым, неприступным… И что? Я зашел слишком далеко… Для полного успеха это было слишком красиво, где-то должно было не сработать…
— Где именно?
— Я встретился с Милой. Лучше бы этого никогда не случалось… Она не искала встречи со мной, просто оказалась на моем пути, а я не свернул. Это было моей первой ошибкой… Быть фальсификатором — значит брать у других все и не давать ничего… Я ничего не дал Миле… не обратил внимания, остался безразличным. Это было естественно. Я шел в ее направлении. Она сделала шаг мне навстречу. Я прошел своей дорогой. Зачем отклоняться от курса? Она ушла. Я пожалел. А дальше? В то время я готовил сплитское сокровище. Много работал. Вот и всё.
— Это было серьезно?
— Нет. Почему серьезно? Почти естественно… совсем маленькое отклонение… Любил ли я Милу? Не знаю, никогда не задумывался. Я любил картины, альбомы по искусству. Любил целыми днями писать какого-нибудь псевдо-Бальдовинетти. Вот что я любил… Но все это ничего не значило. А я не знал, что это ничего не значит. Так уж получилось…
— И что?
— И ничего… Все продолжалось как ни в чем не бывало… Только в великолепной башне из слоновой кости, которая меня защищала, образовалась крохотная трещинка… Однажды вечером я захотел поехать к Миле… и не осмелился… За две недели до этого она бросила меня, ничего не сказав, без видимых причин, лишь потому, что я не сумел дать ей того, чего она ожидала… может быть, просто присутствия… Я не осмелился, и это меня расстроило… Я вышел из дома, пошел в кино… Такое случалось со мной очень редко… Мне стало скучно… Я ушел с середины фильма и зашел в какой-то бар. Выпил. Явно перебрал… Пошел бродить по улицам. У площади Мадлен взял девицу и привел ее к себе. Наутро решил, что вел себя глупо и лучше бы остался дома работать. С тех пор по вечерам я обычно так и делал.
— Работалось тебе хорошо?
— Превосходно… Тебя это удивляет? Ты думаешь, было бы логичнее, если бы я халтурил, ошибался, терял время, заставлял себя или вообще все забрасывал… Нет… Моя башня была еще прочна… Мне работалось слишком хорошо, я мог работать всю ночь… Вот что было логично… Компенсировать эту небольшую заминку… Войти в нормальную колею… Идти прямым курсом…
— Это и был сбой?
— Это или что-то еще? Это или что-то еще. Это в том числе. Пусть сегодня вечером будет это, раз уж я об этом заговорил… Ведь что-то должно было послужить началом… Почему бы и не Мила? А может, старость Жерома… или едва ощутимое осознание моего истинного положения, впечатление, что мною играли, что меня использовали; или простое, элементарное нагромождение подделок… маски, опять маски, слои масок… Я задыхался и не знал почему; не знал, что это меня и душило; не знал, что это давало мне жизнь и в то же время несло смерть… Именно этого я добивался? Да? Я добивался полноты жизни, мгновенной победы… Надо было жить и бороться… А бороться я не хотел… Я бился с закрытым лицом, бился под неуязвимыми доспехами, бился с тенями. Их гениальности я противопоставлял свое терпение. Конечно, я всегда побеждал. Я мошенничал. Но не знал, что мошенничаю… Рано или поздно я должен был заметить… Неважно когда, неважно где… И это, разумеется, произошло. Это произошло из-за Милы, но могло произойти из-за чего-то еще. Неважно. Это началось… А дальше — как свитер, который начинает распускаться… Башня стала рушиться, сначала крохотный обвал, потом все быстрее, все больше… Я пытался отражать удары, защищаться, восстанавливать… но все впустую…