Конец эпохи
Шрифт:
– Я должен знать, на кого могу опереться.
Родриго стало не по себе.
– Вы хотите сказать, генерал… Неужели всё так плохо?
– Ну-ну, Кармона, пугаться не надо, иначе вы меня разочаруете. О том, как обстоят дела, я вам расскажу немного позже. А пока…
Воич резко прибавил звук и с неподвижным, но каким-то просветленным лицом дослушал последние торжествующие аккорды «Полета валькирий». Затем выключил кристаллофон.
– Для гимнов, Кармона, не используют сонеты Шекспира. Всё должно быть просто и доходчиво. Опорно-двигательная система… Это вы хорошо сказали. А почему нет? Не она ли вас выручала в… ну вы сами знаете свои былые подвиги. Какого-нибудь любителя нюхать цветочки и петь серенады
– Нет.
– Вот видите. Я бы сказал, наш гимн идеален. Вы только вслушайтесь. Вперед и ввысь! Вперед и ввысь! Вот поэзия десанта! Это не сладкое щебетание изнеженных существ, засидевших бока земного шарика. При виде нас они всегда будут брезгливо морщить нос… однако речь не о них. Вы не поверите, Кармона, но я решил стать десантником, когда впервые услышал этот гимн. Окончательно и бесповоротно! Он сопровождал меня всю жизнь, и порой эта музыка, эти слова вытаскивали меня из таких переделок… да вам ли это объяснять! Бывало, совсем загибаешься, но думаешь: ан нет, вперед и ввысь, вперед и ввысь! Знакомое чувство, не правда ли?
Родриго кивнул:
– Я тоже пацаном шалел, когда слышал гимн. Только, наверное, меня всё-таки больше привлекала десантная форма. Думал: в лепешку расшибусь, но когда-нибудь ее надену!
– Вот-вот! И всё было отлично, пока мы имели дело с безмозглой материей. Не важно, что под этим подразумевать – огненный шквал, разъедающие броню вулканические газы или вечно голодного снежного дракона. Каждый из нас мог ошибиться и погибнуть, но мы знали: товарищи учтут наши ошибки и победят. Огонь укротят, газы нейтрализуют, дракона посадят в клетку и выставят на потеху… Обстоятельства могут побороть отдельного человека – остановить, даже уничтожить. Но десант… Он неудержим и неуничтожим. Вперед и ввысь!
Какой-нибудь юнец, попав в святая святых ДС, сейчас смотрел бы генералу в рот и восторженно хлопал глазами. Вот только Родриго давно уже не был юнцом. Он разглядывал сверкающую белизной поверхность стола и думал: «Что-то определенно случилось… Что-то новое… Но что?»
– Так должно было быть, – продолжал Воич. – Я надеялся, что не доживу до времени, когда станет иначе! А вот дожил… – Он насупился. – Мы столкнулись с силой, которая превосходит нашу. Это не слепая стихия, не тупая зубастая тварь. И не затворник Мак. Он тоже сильнее нас, но ему и на Оливии хорошо, даже очень, так что нам беспокоиться не о чем. Во всяком случае, пока. Вы знаете, Кармона, ведь даже после этой истории с Маком я не изменил своего отношения к гимну. Неприятный этап, конечно, но мы его пережили, а в остальном всё продолжало идти как надо. И только Тул… Его вторжение перевернуло этот мир, который мы давным-давно, с тех пор как прорвались к звездам, привыкли считать своим. «Вперед и ввысь» уже не работало – мы наткнулись на барьер. И гимн… символ нашего духа… я впервые в жизни поймал себя на мысли, что воспринимаю его уже не так, как раньше. Наступил какой-то разлад… Любые слова имеют смысл, если за ними что-то стоит. Утверждаешь, что свернешь горы, – значит, действительно имеешь силенку. Иначе это просто красивая фраза. И вот, когда перед тобой встает непреодолимое препятствие… Вы меня слушаете, Кармона?
– Очень внимательно, генерал. Вы знаете… Боюсь показаться дерзким, но демонстрировать перед подчиненным свою слабость – это, по-моему…
Воич нахмурился, взглянул на свои огромные ручищи, словно раздумывая, не вышвырнуть ли нахала за дверь, затем ответил – подчеркнуто спокойно, но с какой-то нехорошей ноткой в голосе:
– Вам следовало хорошо подумать, Кармона, прежде чем сказать мне это. Слабость… Я не могу позволить себе быть слабым. Другие могут, я – нет. Назвал бы вам фамилии тех, кто на самом деле успел распустить сопли, но, разумеется, не назову.
– То, что я не идиот, меня несказанно радует, генерал. И что же вы обо мне узнали?
– Не так много. Но пока в вас не разочаровался. Отношение к гимну – хороший тест. Вы могли говорить о нем с искренним умилением – и это заставило бы меня задуматься. Хотим мы этого или нет, но время изменилось. Разлад, о котором я говорил, – реальность, и не признавать ее глупо. Следующий вариант: вы могли впасть в цинизм, но покривить душой, разыграв передо мной всё то же умиление. Пусть, мол, генерал услышит то, что хочет услышать: добрее будет, обласкает. Таких двуличных исполнителей мне тоже не нужно – в серьезном деле на них нельзя положиться. Остается тот вариант, который вы и избрали. Впрочем, почему избрали? Просто откровенно выложили то, что думаете. Ни ненужной эйфории, ни глумления. Нормальная мужская оценка.
– Неужели это было для вас так важно?
– Всё может иметь значение, когда приходит время позаботиться о судьбах мира.
– Хорошо. Теперь-то вы мне расскажете, что произошло?
– Случилось то, что должно было случиться: Тул напал еще на одну планету.
Воич произнес это буднично, но Родриго новость ошарашила. Он, конечно, трезво смотрел на вещи и был уверен, что Тул не ограничится Камиллой. Но чтобы так скоро…
– Какую?
– Похоже, ему надоело вгрызаться в кремнийорганику. Теперь его потянуло на водичку. Взгляните!
Одна из стен кабинета превратилась в голоэкран. Родриго увидел море – мрачное и, как ему показалось, очень холодное. По нему ползли тягучие свинцово-серые волны – не катились, а именно ползли, через силу, словно выполняя тяжкий долг. Ни брызг, ни пенных барашков… Линия горизонта была совершенно черной, и к ней примерзло бледно-зеленое небо. Его нездоровый вид дополняли безобразные фиолетовые опухоли облаков. Солнце, неожиданно большое (раза в два крупнее земного!) тоже страдало недугом: темно-красный диск разъедали еще более темные пятна – где одиночные, а где целыми россыпями.
– Не узнаете? – спросил Воич.
– Дайте подумать… – Родриго напряг память. Почти все планеты, с которыми ему приходилось иметь дело, были неприветливыми, но в большинстве своем отличались всё же каким-то суровым обаянием. Этот же больной мир даже не вызывал сочувствия: его не тянуло облагораживать – милосерднее казалось бросить на произвол судьбы. Мог ли он вообще заинтересовать людей? Впрочем, десант не выбирает объекты – их ему указывают. Кто-то здесь всё-таки побывал. Команда Якобсона? Уинтера? Сергачева? Постой-ка! Ребята Сергачева как-то обронили пару фраз…
– Не вполне уверен, но это, кажется, Памела. Или Пенелопа?
– Полли. Просто Полли. Небольшая холодная планетка, полностью покрытая водой. Больше четверти поверхности занимают ледяные шапки. Атмосфера довольно разреженная. В ней много всякой гадости, но есть и кислород. Причем в изрядном количестве.
– Кислород? Но тогда, надо думать, и жизнь?..
– Совершенно верно. И жизнь. Многочисленные водоросли, включая гигантские. Ими, как водится, кормятся различные животные организмы – порой тоже внушительных размеров.