Конец главы
Шрифт:
Динни снова подошла к камину и уставилась на пламя.
Голос Клер зазвенел у нее за спиной:
– Мне хочется петь от радости, Динни. Целый год полного отдыха от всего. Я довольна, что тетя Эм вырвала у меня обещание. Но какая она смешная!
– Нисколько. Она - самый мудрый член нашей семьи. Если принимать жизнь всерьез, из нее ничего не получается. Тетя Эм не принимает. Допускаю, что хочет, но просто не может.
– Но у нее ведь и нет настоящих забот.
– Кроме мужа, троих детей, кучи внучат, жизни на два дома, трех собак, пары одинаково бестолковых садовников, безденежья
– Ну, в этом смысле у нее все в порядке. Динни, что мне делать с этими вихрами? Вот наказание! Подстричь их опять?
– Пускай себе растут. Кто его знает, может быть, локоны снова войдут в моду.
– Скажи, зачем женщины так заботятся о внешности? Чтобы нравиться мужчинам?
– Конечно, нет.
– Значит, просто назло и зависть друг другу?
– Больше всего в угоду моде. Женщины - сущие овцы в отношении своей внешности.
– А в вопросах морали?
– Да разве она у нас есть? А если и есть, так создана мужчинами. От природы нам даны только чувства.
– У меня их нет.
– Так ли?
Клер рассмеялась.
– По крайней мере, сейчас.
Она надела платье, и Динни заняла ее место у зеркала.
Викарий трущобного прихода обедает не для того, чтобы изучать человеческую природу. Он ест. Хилери Черрел, который убил большую часть дня, включая и время еды, на выслушивание жалоб своей паствы, не делавшей запасов на завтра, потому что ей не хватало их на сегодня, поглощал предложенную ему вкусную пищу с нескрываемым удовольствием. Если даже он знал, что молодая женщина, обвенчанная им с Джерри Корвеном, разорвала узы брака, то ничем этого не выдавал. Хотя Клер сидела с ним рядом, он ни разу не намекнул на ее семейные дела и распространялся исключительно о выборах, французском искусстве, лесных волках в Уипснейдском зоопарке и школьных зданиях нового типа с крышами, которыми в зависимости от погоды можно пользоваться, а можно и не пользоваться. Иногда по его длинному, морщинистому, решительному и проницательнодобродушному лицу пробегала улыбка, словно он что-то обдумывал, но догадываться о предмете его размышлений позволяли только взгляды, которые он изредка бросал на Динни с таким видом, как будто хотел сказать: "Вот мы сейчас с тобой потолкуем".
Однако потолковать им не пришлось, потому что не успел он допить свой портвейн, как его вызвали по телефону к умирающему. Миссис Хилери ушла вместе с ним.
Сестры вместе с дядей и теткой сели за бридж и в одиннадцать удалились к себе наверх.
– Ты не забыла, что сегодня годовщина перемирия?
– спросила
Клер, расхаживая по комнате.
– Нет.
– В одиннадцать утра я ехала в автобусе и заметила, что у многих какие-то странные лица. Вот уж не думала, что буду переживать это так остро. Мне ведь было всего десять, когда кончилась война.
– Я помню перемирие, потому что мама плакала, - отозвалась Динни. Тогда у нас в Кондафорде гостил дядя Хилери. Он сказал проповедь на стих: "И те служат, кто стоит и ждет".
– Люди служат лишь тогда, когда надеются что-то получить за службу.
– Многие всю жизнь трудятся тяжело, а получают мало.
– Да, ты права.
– А почему они так поступают?
– Динни, мне порой кажется, что ты в конце концов станешь богомолкой, если, конечно, не выйдешь замуж.
– "Иди в монастырь - и поскорее".
– Серьезно, дорогая, мне хочется, чтобы в тебе было побольше от Евы. По-моему, тебе пора уже быть матерью.
– С удовольствием, если врачи найдут способ становиться ею без всего, что этому предшествует.
– Ты зря убиваешь годы, дорогая. Стоит тебе пальцем шевельнуть, и старина Дорнфорд у твоих ног. Неужели он тебе не нравится?
– Он самый приятный мужчина из всех, виденных мною за последнее время.
– "Бесстрастно молвила она и повернулась к двери". Поцелуй меня.
– Дорогая, - сказала Динни, - я уверена, что все образуется. Молиться я за тебя не стану, хотя ты и подозреваешь меня в склонности к такому занятию, но буду надеяться, что и твой корабль придет в гавань.
XIV
Второй экскурс Крума в историю Англии был первым для трех остальных участников устроенного Дорнфордом обеда, причем по странному стечению обстоятельств, которому он, видимо, и сам способствовал, молодой человек достал такие билеты в Друри Лейн, что сидеть пришлось по двое: Тони с Клер - в середине десятого ряда, Дорнфорду с Динни - в ложе против третьего.
– О чем вы задумались, мисс Черрел?
– О том, насколько изменились лица англичан по сравнению с тысяча девятисотым годом.
– Все дело в прическе. Лица на картинах, которым лет сто - полтораста, куда больше похожи на наши.
– Конечно, свисающие усы и шиньоны маскируют выражение лица.
Но разве лица людей начала века что-нибудь выражали?
– Вы, надеюсь, не думаете, что во времена Виктории в людях было меньше характерного, чем теперь?
– Возможно, даже больше, но они его прятали. У них даже в одежде было столько лишнего: фраки, рубашки со стоячими воротничками, не галстуки, а целые шейные платки, турнюры, ботинки на пуговках.
– Ноги у них были невыразительные, зато шеи - очень.
– Согласна, но только насчет женских. А посмотрите на их меблировку: кисти, бахрома, салфеточки, канделябры, колоссальные буфеты. Они играли в прятки со своим "я", мистер Дорнфорд.
– Но оно все-таки то и дело выглядывало, как маленький принц
Эдуард из-под стола матери, когда он разделся под ним за обедом в Уиндзоре.
– Это был самый примечательный его поступок за всю жизнь.
– Не скажите. Его царствование - вторая Реставрация, только в более умеренной форме. При нем словно открылись шлюзы...
– Он уехал наконец. Клер?
– Да, благополучно уехал. Посмотрите на Дорнфорда. Он окончательно влюбился в Динни. Мне хочется, чтобы она ответила ему взаимностью.
– А почему бы ей не ответить?
– Милый юноша, у Динни было большое горе. Оно до сих пор не забылось.
– Вот из кого получится замечательная свояченица!
– А вы хотите, чтобы она стала ею для вас?
– Господи, конечно! Еще бы не хотеть!
– Нравится вам Дорнфорд?
– Очень приятный человек и совсем не сухарь.