Конец игры
Шрифт:
— Я давно тебя простил, — тихо сказал ему вслед Сфагам.
Глубоко вздохнув, он, не забыв прихватить с полки яблоко, вышел через полуоткрытую дверь в коридор. Стоило почувствовать в руке знакомую форму заветного яблока, как сразу становилось ясно, куда следует идти. Надо было пройти коридор до конца и, не обращая внимания на множество дверей, спуститься по лестнице вниз. Так и было сделано.
Яркий свет, хлынувший из открывшейся двери, на несколько мгновений ослепил Сфагама. Лишь сделав несколько шагов вперёд и оглядевшись, он понял, что находится на берегу моря. Было тепло. Даже почти жарко. С моря дул лёгкий ветерок. Берег был безлюден, только далеко впереди у кромки воды виднелась одинокая фигурка ребёнка, играющего в песке. Сфагам, не торопясь, пошёл
Его любимым занятием возле длинного песчаного берега были воспоминания. Песок, вода и ветер хранили все картины его жизни вплоть до мельчайших подробностей. А ещё… Ещё он очень любил — и в детстве, да и много позже — рисовать острой палкой на мокром песке различные фигуры. Тренируя память и руку, он, в промежутке между накатами двух волн, быстрыми движениями наносил контуры дерева, лошади, дракона, дома, повозки и разных других существ и предметов. Было что-то завораживающее и не до конца постижимое в этом почти мгновенном рождении образов из небытия и столь же быстром их туда возвращении. Иногда на месте рисунков после ухода воды ещё оставались следы — едва заметные, стирающиеся на глазах канавки. Сфагаму казалось, что ему иногда удаётся мысленным усилием задержать их исчезновение. Кто рисует нас всех на мокром песке? Кто помнит, какой рисунок был хорош, а какой нет? И что за море слизывает эхо разрушенных форм? Вопросы, вопросы…
Мальчик, лет пяти-шести, строивший из песка огромный дворец был так поглощён своей игрой, что не обратил на подошедшего никакого внимания.
— Смотри, что я построил! — наконец провозгласил он с гордым видом, повернув к зрителю своё лицо и то, что было заметно ещё издали, стало очевидным. Мальчик был похож на Сфагама. Похож не только чертами не по-детски сосредоточенного лица, цветом глаз и густых вьющихся волос — движениями, мимикой и чем-то ещё, что нельзя описать, а можно только почувствовать.
— Ты где живёшь, мальчик? — спросил Сфагам, оглядывая берег и не видя никаких следов жилья.
— Я? Вот здесь, — мальчик указал на песчаный дворец.
— А кто твои родители?
— Отец — это ты. Ты ведь и сам знаешь, — ответил мальчик с некоторым удивлением. — А мама живёт там, — он опять показал на своё песчаное произведение. — Хочешь, пойдём туда? Ты её увидишь!
Сфагам едва удержался, чтобы не схватить этого маленького человечка на руки. Схватить, прижать к себе и не выпускать никогда-никогда, защищая от всего переполненного злом мира. Уж он-то мог бы защитить! Защитить и научить всему, всему, всему!… "Но нужна ли ему эта наука? Он, такой умный и способный, наверняка пойдёт своей дорогой. Прошли времена, когда дети, не задумываясь, шли по стопам отцов, повторяя их жизненный путь. Тогда отцы, продолжаясь в детях, извечно пребывали в безначальной и бесконечной цепи Рода. В этой цепи живые разговаривали с мёртвыми, стоя с ними рядом, и сама смерть не способна была разлучить предков с потомками. Оттого и умирать не боялись, а смерти ждали просто как успокоения.
А здесь… Что будет здесь? Если я не увижу в нём своего продолжения, то перестану чувствовать его как сына. А он перестанет меня понимать и будет прав. Он не будет слышать мои слова и будет прав. Он будет отводить глаза в сторону, отвечая на мои вопросы, и тоже будет прав. По-своему прав. Он будет решать задачи СВОЕЙ жизни. Своей, той, что между рождением и смертью, а я буду для него просто стариком, который когда-то очень давно поставил его на ноги и кое-чему научил. А если даже не так? Если он будет меня любить и слушать — это будет означать лишь то, что мне подсунули более сладкую приманку".
— Хочешь яблоко? — Сфагам протянул мальчику свою тайную святыню.
Протянутая было ручонка застыла на полпути.
— Нет, — сказал малыш с пугающей серьёзностью. — Это ТВОЁ яблоко. Мама говорит, чтобы я никогда не брал чужое.
— Но ведь я твой отец.
— Всё равно, — ответил мальчик, вновь берясь за своё дело. Было ясно, что разговор ему наскучил.
Сфагам
«Вкус свободы сладко-горький — полурадость-полуболь» — вспомнилось ему начало одного из стихотворений Тианфальта, посвящённого его неродившемуся сыну. «Почему я всё вижу наперёд? За что мне это?» — думал Сфагам идя по берегу, время от времени оглядываясь на играющего мальчика. Он знал, что никогда больше его не увидит.
Ветер усиливался. Но дул он теперь не с моря, а с берега, и причём из какой-то одной невидимой с берега точки. Сфагам отошёл от кромки моря и стал подниматься по вязкому сухому песку в сторону кремнистых скал, облепленных кривым низкорослым кустарником. Ветер, вырывающийся из неприметной с виду расщелины в скале, поднимал тучки песка и трепал кусты, срывая с них листья, что послабее. Возле самой пещеры трудно было даже устоять на ногах, и Сфагам, сунув яблоко в сумку и сильно пригнувшись, с трудом преодолел завесу колкого секущего песчаного дождя и вошёл внутрь. Ветер мгновенно стих. Под высокими сводами пещеры царил дух торжественного спокойствия. Здесь и там на стенах глаз различал нанесённые не слишком умелой рукой изображения.
Вот пастух в шляпе и с посохом. А овцы не сгрудились, как обычно, рядом, а идут за ним гуськом на задних ногах, будто вереница слепых. Вот человек, спускающийся по лестнице вниз. Лица его не видно — в руках он держит что-то светящееся, может быть, само солнце, а люди, ловящие рыбу и собирающие виноград, повернули к нему свои головы, и во взглядах их светится надежда. Наивная повествовательность сцен, выполненных неопытной в многотрудном искусстве живописи рукой, придавала образам особую остроту и пронзительность. А вот древние боги и демоны, нелепо и неловко плавающие в пространстве, лишённые твёрдой опоры. Они опрокинуты и разбросаны лучами света, исходящими сверху от полустёртой — нет, просто ещё не написанной человеческой фигуры.
Идя вслед за ведущими вглубь пещеры росписями, Сфагам оказался в большом полутёмном зале. В середине его возвышалась гладко отёсанная гранитная божница, похожая одновременно и на жертвенный алтарь. На ней светилось что-то белое. Подойдя поближе, Сфагам увидел, что это не что иное, как завёрнутый в пелёнки младенец. Вытаращив глазёнки и вертя головкой, он с любопытством разглядывал посетителя. Один край пелёнки размотался и свесился вниз. Сфагам поднял его, желая поправить, и только тут заметил, что гранитная божница расколота надвое. Это была не случайная трещина. Камень был словно рассечён на две равные половины. Перехватив мысль Сфагама, младенец беспокойно заёрзал, выползая из пелёнок. Концы белой ткани опали по сторонам, скрыв трещину. Младенец довольно улыбнулся. Взгляд его становился всё более осмысленным. Разжав кулачок, он показал Сфагаму белый камушек. Повертев его в малюсеньких пальчиках, он не задумываясь, отправил его в рот и проглотил без малейшего усилия. В другом кулачке был чёрный камушек. Сделав вид, что хочет проглотить и его, малыш поднёс ручку ко рту. Но потом, то ли моргнув, то ли подмигнув, ловко сунул его в щель под пелёнками. Было слышно, как тот с лёгким стуком проскочил куда-то вниз.
За спиной со стороны входа в пещеру послышались негромкие шаги. Несколько длинных теней пролегли по неровному полу. Сфагам поспешил отойти в сторону и скрыться среди каменных уступов. Вошедшие остановились у края световой полоски на некотором расстоянии от божницы и, преклонив колени, застыли с опущенными головами в позе поклонения. Из своего укрытия Сфагам мог хорошо их разглядеть: один, чернобородый, в высокой шапке, был одет по-восточному, другой, в грубой одежде из шкур и с длинными нечёсаными волосами, походил на варвара северных лесов, третий — старик, закутанный в длинный пастушеский плащ, — мог быть скорее не пастухом, а аскетом-отшельником. За спинами мужчин стояли две женщины. Их головы были скрыты накидками, и лиц их разобрать было нельзя. Судя по фигуре и походке, одной из них можно было дать лет сорок, другой — не больше двадцати пяти. Некоторое время все пятеро стояли, не нарушая священной тишины.