Конец республики
Шрифт:
Из гинекея донеслись голоса, смех. Он узнал голоса Клеопатры, Ирас и Хармион, смех рабынь и прислужниц. Шум приблизился, и евнух Мардион появился на пороге:
— Царица святой земли Кем спрашивает царя и владыку: желаешь ли ты оторваться от дел и вопросить судьбу у халдейских магов?
— Разве нет у нас Олимпа, искусного звездочета?
— Верно, господин, но и наш астролог пришел послушать халдеев.
— Маги мне надоели, — грубо сказал Антоний и непристойно выругался по-лагерному. — Скажи царице, что я занят.
И он углубился в изучение хартий. Рассматривая береговую линию Эпира и Акарнании, он решил сосредоточить корабли в Амбракийском заливе и дать сражение у мыса Актиона, называемого римлянами Акциум. Города Анакторион, Амбракия и ряд других обещали помочь провиантом, острова Керкира, Левкада, Паксос, Кефалления, Итака и другие ~ людьми, большая часть которых была рыбаки и водолазы, а вся Эллада — воинами, моряками и народным сочувствием борцам против тирании. Актион должен был стать твердыней всех сил, средоточием воли восточных племен и народов, требующих освобождения и мирной жизни, альфой возникновения греко-римско-египетской империи и омегой тирании Октавиана, ничтожного выродка римских ростовщиков.
— О Геркулес, — шепнул Антоний, — дай мне такие же силы, какие давала Земля каждый раз поверженному Антею, и я воздвигну тебе великолепные храмы и сооружу жертвенники, облицованные мрамором.
Встал и, надев невольничью одежду, незаметно вышел на улицу. Смешавшись с толпой, он зашагал к пристани.
Обычно голубое, небо было в облаках, и Гелиос не ехал на огненной колеснице, запряженной огненными копями и не осыпал щедрыми лучами, как стрелами, благословенную землю Ахаии. На море качались корабли, моросил дождь, и белая завеса, спутница ненастья, скрывала противоположный берег; там была Этолия, знаменитый город Калидон, а на запад от Патр, по прямой линии, темнели морские волны, бегущие к Итаке и Кефаллении.
Да, он любил Элладу. Душою грек, он стремился ко всему восточному, любил азиатские и египетские песни, пышные одежды, знойные пляски, нагие тела, «сладострастные бани», шумные пиры, уличные увеселения, театры, гипподромы, палестры, гимназии, стадионы; любил философию, астрономию, поэзию, медицину и в особенности магию, раскрывавшую, по его мнению, все события будущего, как на ладони. В этом заключалась вся жизнь, и без всего этого она была немыслима. «Не искусственно ли назван Рим столицей мира? Что в нем привлекательного? Тела и кровь римлян пахнут не так, как тела и кровь азийцев, а любовь пресна и подчинена супружескому закону. И если матроны обходят закон и изощряются в неверности, то любовь не становится менее пресной; даже римская распущенность отличается от восточной, — в ней больше бесстыдства, меньше изящества и красоты».
Так размышляя, Антоний смотрел на корабли, подплывавшие к пристани.
Проходивший моряк толкнул его в бок и крикнул, грубо выругавшись:
— Что зазевался? Ворон считаешь? Антоний очнулся и равнодушно сказал:
— Друг, так ли ты почитаешь иных богов, как Вакха? Ступай проспись.
Моряк обернулся и поднес ему кулак к носу.
— Еще слово, и я сделаю из тебя лепешку. Антоний ударил его наотмашь между глаз. Охнув, моряк свалился. Мгновенно сбежались любопытные. Появились моряки, пожелавшие вступиться за сбитого с ног товарища.
— О-гэ, бородач! — кричали они, готовясь к нападению. — Сладить с ним нетрудно, выходи с любым из нас на единоборство.
Антоний, прищурившись, смотрел на них.
— Как бы вам, друзья, не охрипнуть от криков, — сказал он. — Не лучше ли пойти и прополоскать глотки?
— Трусишь?
— Не за себя.
Выступил коренастый грек и, потрясая кулаками, двинулся на Антония. Он оскорблял его, величая бородатым козлом, говорил, что выщиплет у него всю бороду и усы и жена, когда он вернется домой, примет его за евнуха и выдерет остальные волосы.
— Она подумает, что тебя оскопили! — издевался моряк под одобрительный хохот толпы. — А когда ты станешь лысым, она выгонит тебя голого метлой на улицу.
Толпа потешалась над Антонием, бросая в него объедками, огрызками фруктов, шелухою от овощей.
— Замолчишь ли ты, недоносок ослицы? — крикнул Антоний и ударил его в грудь с такой силой, что моряк, падая, сшиб нескольких человек.
Грек вскочил, бросился на Антония: он пытался ухватить его за шею, но Антоний, опытный гимнаст и кулачный боец, держал его на протяжении руки и каждый раз сбивал с ног.
В ярости моряк выхватил кинжал.
— Брось, друг, если дорожишь своей жизнью, — примирительно сказал Антоний, — А вы, — обратился он к морякам, — помните, что нападение нескольких на одного — постыдно.
Его не слушали и окружали с проклятьями.
Люди, высадившиеся с причалившего судна, с опасением проходили мимо кучки моряков, обступивших бородатого человека. Один муж, в промокшем насквозь петазе, остановился и, вглядевшись в Антония, бросился к морякам.
— Прочь! — крикнул он, выхватив меч. — Не видите, разбойники, на кого поднимаете руки? Это наш царь и вождь!
Толпа обратилась в бегство. Остались одни моряки.
Они стояли, опустив головы.
Антоний обернулся к мужу в петазе:
— Эрос!
— Господин! Оба обнялись.
— Вот нежданная встреча, — говорил Антоний, забавляясь смущением моряков. — Не зайти ли нам в таберну?.. О-гэ, друзья, — обратился он к морякам. — Не промочить ли нам глотки, как я предлагал вначале?
— Прости, вождь! — закричали моряки. — Не узнали мы тебя!..
— Плохо знаете начальников. Кто старший? Ты, друг мой? И ты меня не узнал? Наложи на подчиненных взыскание, а на себя двойное. Понял? А теперь веди нас в таберну, где можно было бы хорошо выпить и закусить.
— Вождь, таберна находится в нескольких шагах отсюда.
— Идем, — сказал Антоний, взяв Эроса под руку.
В таберне было шумно. Разноплеменные моряки веселились, пропивая среди блудниц свой скудный заработок. Они пели непристойные песни, поднося кружки, наполненные до краев вином, своим случайным подругам.