Конец вечного безмолвия
Шрифт:
— Ты вот лучше нам расскажи, как дальше думают жить большевики?
Тренев налил всем по рюмке. Все выпили, но свою он только пригубил, откашлялся и заговорил:
— Видите, какое дело, господа… В Петропавловске тоже установилась советская власть.
— Что ты говоришь! — Громов был сражен.
— Кстати. — Тренев вымученно улыбался. — В первые дни вашего ареста, когда я упорно занимался облегчением вашей участи, ко мне приходила ваша супруга, Иннокентий Михайлович. Она принесла валюту и золото с просьбой запрятать все… Но, господа, я сам ждал ареста, обыска, всего что угодно. Честно говоря, я было наотрез отказался взять сверток, но Евдокия Павловна настаивала… Она сама и подала мысль утопить сверток в проруби возле моей бани…
— Утопил? — с явным недоверием в голосе спросил Струков,
— Да, ты что! — прикрикнул на него Громов. — Подозреваешь этого честнейшего человека? Да если бы не он, ты, господин Струков, сейчас гнил бы на шахте или глодал сухую юколу!
Струков втянул голову в плечи. Черт знает что такое! Никогда не угадаешь, куда поведет этого сумасброда…
— Иван Архипыч, не слушайте этого дурака, — обратился Громов к испуганному Треневу. — Болтает пустое. Это у него бывает, находит на него… Не в деньгах счастье, как говорится. Вот вы лучше скажите, Иван Архипыч, как вы думаете, долго продержатся большевики?
— Ну как вам сказать, — пожал плечами Тренев. — Это все зависит…
— Верно, Иван Архипыч, это зависит! — поднял палец Громов. — Да вы не думайте о деньгах! Нет их и нет! Лежат на дне реки Казачки! А может, их уже унесло далеко течением… Ведь верно, Иван Архипыч?
— Течение, оно, конечно, так-так-так.
Тренев был в полном замешательстве. Поверил Громов или играет с ним? Смирился с потерей денег? Нет, такой человек так просто не выпустит из своих рук деньги. Черт дернул взять этот сверток! Леший попутал. А теперь вот изволь выкручиваться.
— Нынче у нас другая забота, — приглушенно заговорил Громов, глядя прямо в глаза Треневу. — Вернуть себе власть.
Тренев внухренне вздрогнул.
— Другого выхода у нас нет, — продолжал Громов. — Весной будет пароход или не будет — нас все равно расстреляют.
Громов смотрел в бегающие глаза Тренева и все больше и больше убеждался, что его деньги лежат в укромном местечке в этом доме.
— Нужно запасаться оружием и действовать, пока не вернулся этот латыш со своими друзьями, — продолжал Громов.
— Оружие есть, — громким шепотом сообщил Бессекерский. — Мне удалось припрятать семь винчестеров. Наберем еще столько у друзей.
— Иван Архипыч. — Громов смотрел на Тренева почти с умилением. — Уж извини нас, но будем собираться у тебя… Местоположение твоего дома удобное, в окошко в хорошую погоду виден ревком.
Гости уходили поздней ночью, в пургу.
Тренев запер за ними дверь и в изнеможении повалился на измятую Громовым постель.
Пойти в ревком и рассказать все Мандрикову? Поверит он? А. самому как потом жить? Ну хорошо, с деньгами останешься, а дальше? Большевики не выпустят с Чукотки в Америку.
Тренев стонал и метался в постели, и Агриппина Зиновьевна, понимая его состояние, ни о чем не расспрашивала.
Булатов, Милюнэ и Мандриков пришли в ярангу Тымнэро.
Обитатели яранги сидели в чоттагине. По заведенному обычаю Тынатваль тут же занялась приготовлением чая, а Милюнэ стала переводить завязавшийся разговор. Сначала шли обычные вопросы о жизни, о дороге на угольные копи.
— Как тебе нравятся новые цены на перевоз угля и на товары? — спросил Мандриков.
— Очень хорошие! — живо ответил Тымнэро. — Справедливые. Теперь не так обидно.
Мандрикову был симпатичен этот чукча, обстоятельный, казалось, всегда углубленный в свои мысли. Среди нескольких человек, намечаемых ревкомом в будущий Совет, был и он, Тымнэро. Об этом и пришли поговорить с ним Мандриков, Булатов и Милюнэ.
— А сети так и не взял, — с упреком заметил Мандриков.
— Не могу чужое брать, — упрямо заявил Тымнэро.
— В скором времени в Анадыре избрана будет новая власть, — начал Мандриков.
Когда Милюнэ перевела это, Тымнэро с испугом спросил:
— Опять?
— Да не пугайся, — улыбнулся Мандриков. — Ревком — это переходный период, как бы мостик к настоящей советской власти, власти народа. Сегодня такая власть на большей части России. И вот мы пришли к тебе, чтобы сказать — хорошо бы, Тымнэро, и тебе быть среди тех, кто будет избран.
Тымнэро внимательно слушал через Милюнэ то, что говорил Мандриков, и страх поднимался у него в душе. Ну, зачем они хотят втянуть меня в свои дела? Кому мешаю?
— Я не буду! — твердо и решительно заявил Тымнэро и, прежде чем Милюнэ открыла рот, добавил: — Не хочу ввязываться в их дела.
— Если все так будут рассуждать, — грустно сказала Милюнэ, — вернется Громов, а то и Солнечный владыка. И снова нас не будут считать за людей…
— Ну и пусть не считают! — вспылил Тымнэро. — Я тоже не очень-то считаю их за людей! Разве настоящие люди будут из-за власти убивать друг друга? Разве настоящий человек обманывает другого?
Булатов и Мандриков внимательно прислушивались к разговору Милюнэ и Тымнэро.
— Не хочет он, — вздохнула Милюнэ и взяла чашку…
На обратном пути Милюнэ передала содержание перепалки с родичем.
— Еще не созрел политически, — грустно произнес Булатов, — или, как бы сказал Ваня Куркутский, не доспел…
Мандриков некоторое время шел молча, а потом вдруг остановился и громко произнес:
— А все-таки он мне нравится, этот Тымнэро! Придет время — и он поймет нас, будет с нами! Я верю в это!
Дома Булатов зажег лампу, и Милюнэ принялась готовить ужин.
Мандриков присел к столу. Он достал список предполагаемых членов Совета, снова перечитал его и, дойдя до имени Тымнэро, остановился. Подумал, но вместо того чтобы вычеркнуть, подчеркнул это имя.