Конец веры
Шрифт:
Прибыв на следующий день в отель, мы обнаружили, что нам отвели комнату с видом на двор. Мы с невестой почувствовали разочарование — ведь нам, в конце концов, обещали вид на посольство.
Мы позвонили парижской приятельнице, чтобы известить ее о том, где мы находимся. Мудрая в делах мира сего приятельница сказала: «Отель рядом с посольством? Вот почему они о вас так заботятся. Вы обезумели? Вы не знаете, какое сегодня число? Это же Четвертое июля!»
Наша жизнь оказалась наполнена удивительными противоречиями. Мы провели день, желая держаться подальше от того самого места, к которому мы стремились оказаться поближе. Поняв это, мы сильно удивились: это было не менее странно, чем если бы у нас вдруг выросли оленьи рога.
Но эта загадка психологии, возможно, достаточно тривиальна с точки зрения науки о мозге. Вероятно, сочетание «американское посольство», которое мы слышали в разных контекстах, активировало различные системы мозга. И потому одно выражение приобрело два разных значения. Это была мишень террористов, и это был прекрасный вид из окна отеля. Однако значение этого словосочетания в мире едино и неделимо, поскольку в Париже есть только одно здание, к которому относятся эти слова. Похоже, между двумя нейронными системами не было налажено общение, это привело к нарушению целостности работы мозга. Однако это раздвоение было крайне нестойким, о чем говорит то, что от него было необычайно легко избавиться. Чтобы помочь невесте соединить два представления в единое целое, мне достаточно было повернуться к ней — а она еще молча сидела, думая о прекрасном виде на посольство, которого нас лишили, — и сказать ей, с явной тревогой в голосе: «Этот отель стоит в десяти метрах от американского посольства!» Раздвоение исчезло, и она была так же удивлена случившемуся с нами, как и я сам.
Но в наших умах действительно
Ради целостности поведения и использования языка требуется достигать последовательности наших представлений, однако мы знаем, что совершенная логическая последовательность, даже когда все отделы мозга прекрасно взаимодействуют между собой, недостижима. Представьте себе человека, представления которого можно записать в виде отдельных утверждений вроде: я иду по парку; в парках бывают животные; львы относятся к животным и так далее — каждое из этих представлений обладает самостоятельностью, а в то же время может стать основой для новых выводов (положительных: быть может, скоро я увижу какое-нибудь животное, — или отрицательных: я могу столкнуться со львом), то есть новых представлений о мире. Для достижения полной последовательности нужно было бы провести проверку каждого нового представления: не противоречит ли оно каждому прочему и всем их возможным сочетаниям [40] . Но здесь мы наталкиваемся на сложность с количеством: число необходимых проверок с появлением каждого нового представления растет в геометрической прогрессии. Сколько таких логических проверок способен проделать совершенный мозг? Ответ нас может удивить. Если мы представим себе невероятный компьютер размером с известную нам вселенную, построенный из компонентов мельче протонов, со скоростью переключения равной скорости света, который бы работал от момента Большого взрыва до нынешнего времени, то и тогда он мог бы не успеть добавить к списку трехсотое представление [41] . Можем ли мы после этого утверждать, что наша система представлений совершенно свободна от противоречий? Это даже не сон во сне [42] . Тем не менее язык и поведение требуют от нас стремления к целостности там, где ее не хватает, потому что без нее невозможно ни понимание смысла речи, ни полноценные действия [43] .
40
Это означает, что многие представления имеют общие элементы, что мы действительно всегда находим в представлениях людей.
41
Данный пример взят из книги W. Poundstone, Labyrinths of Reason: Paradox, Puzzles, and the Frailty of Knowledge (New York: Anchor Press, 1988), 183—88.
42
Недавно среди физиков появились новые теории, которые предсказывают появление квантового вычисления в бесконечном количестве параллельных вселенных (D. Deutsch, The Fabric of Reality (New York: Penguin, 1997j) или возможность в будущем превратить всю материю в один «всеведущий» суперкомпьютер (F. Tipler, The Physics of Immortality {New York: Doubleday, 1995]), использующий расширение пространства и времени из-за гравитационного коллапса вселенной. Я не использовал эти и подобные им теоретические священнодействия в настоящей дискуссии.
43
Можно описать те логические и семантические ограничения, о которых мы здесь говорим, и другими словами: сказав, что наши представления должны быть систематичными. Наш язык, логика и мир в целом неизбежно должны делать представления людей единой системой. Как одни слова обретают смысл благодаря другим, так и каждому представлению нужны другие, чтобы оно заняло свое место в общей картине мира. Как начинает действовать ткацкий станок мышления, собирающий отдельные нити в цельную ткань, пока остается загадкой, но можно с уверенностью сказать, что человек приходит в мир с протолингвистическими и протодоксическими (от греческого корня докса — «представление») способностями, которые позволяют интерпретировать шум органов чувств в окружении и в самих себе. Овладение языком — это не запоминание набора отдельных фраз, а формирование картины мира — это не усвоение ряда не связанных между собой представлений. О систематической природе языка см. J. A. Fodor and Z. W. Pylyshyn, «Systematicity of Cognitive Representation», excerpt from «Connectionism and Cognitive Architecture», in Connections and Symbols, ed. S. Pinker and J. Mehler (Cambridge: MIT Press, 1988). Чтобы любое представление вообще стало представлением о чем-либо, ему необходимы взаимосвязи с другими представлениями. (Пока я откладываю в сторону вопрос о существовании представлений, которые обретают свой смысл вне связи со всеми остальными. Если такие атомарные представления и существуют, очевидно, что большинство наших представлений к таковым не относится.)
Представления и картина мира
Даже самое элементарное понимание мира требует, чтобы определенные процессы в нервной системе всегда соответствовали определенным явлениям окружающей среды. Если каждый раз, когда я вижу лицо определенного человека, в моем мозгу активизируются разные наборы нейронов, во мне не сможет сформироваться память о данном человеке. Глядя на его лицо, я в один момент увижу лицо, а в другой — овальный предмет, и меня не будет удивлять такая непоследовательность, потому что ничто не требует согласовывать один образ с другими. Как считает Стивен Пинкер, только соответствие системы обработки информации (мозга или компьютера) законам логики или вероятности позволяет объяснить, как вообще «разум рождается из неразумных физических процессов» [44] . Мы располагаем слова в определенном порядке на основе правил (синтаксиса), подобным образом мы поступаем с представлениями (логическая последовательность), потому что такой же порядок свойствен и нашему телу, и окружающему миру. Возьмем утверждение: В коробке для завтрака Джека есть яблоко и апельсин. Синтаксический (и потому логический) смысл союза «и» позволяет любому человеку, который согласен с этим утверждением, согласиться и с двумя другими: В коробке для завтрака Джека есть яблоко и В коробке для завтрака Джека есть апельсин. И дело здесь вовсе не в том, что синтаксис обладает некой волшебной властью над миром, но в том, что союз «и» отражает упорядоченное поведение или расположение предметов. И если некто скажет, что он согласен только с первым утверждением (с союзом «и»), но не с двумя другими, либо просто не понимает значения слова «и», либо не понимает, что такое яблоко, апельсин и коробка для завтрака [45] . Просто так уж случилось, что мы оказались во вселенной, где, положив в коробку для завтрака яблоко и апельсин, ты обретаешь возможность достать оттуда яблоко, или апельсин, или оба предмета сразу. Во многих ситуациях смысл слов, их взаимоотношения (синтаксис) и сам разум невозможно отделить от упорядоченного поведения объектов в нашем мире [46] .
44
S. Pinker, The Blank Slate (New York: Viking, 2002), p. 33.
45
Эти мои замечания перекликаются с «ментальными моделями» мышления некоторых авторов — см. Р. N. Johnson-Laird and R. М. J. Byrne, Deduction (Hillsdale, N. J.: Erlbaum, 1991), chaps. 5–6. Я только добавил бы к их рассуждениям, что наши ментальные модели окружающих объектов действуют определенным образом именно потому, что так же действуют и сами эти объекты. См. L. Rips, «Deduction and Cognition», in An Invitation to Cognitive Science: Thinking, ed. E. E. Smith and D. N. Osherson (Cambridge: MIT Press, 1995), 297–343, где авторы высказывают сомнение в том, что концепции вроде смысла «и» можно освоить с помощью обучения.
46
Конечно, мы можем вспомнить примеры, в которых некоторые слова не ладят с законами обычной логики. Скажем, невозможно положить тень яблока и тень апельсина в коробку для завтрака, закрыть крышку и ожидать, что к концу дня их можно будет оттуда достать.
Каковы бы ни были наши представления, их количество у каждого из нас не может быть бесконечным [47] . Хотя философы сомневаются в том, что количество представлений поддается подсчету, очевидно, что наш мозг способен хранить лишь определенное количество информации [48] ,
47
Еще одно свойство представлений прямо связано с природой языка: как практически не существует предела предложений, которые может построить человек (язык очень «продуктивен» в этом смысле), так нет предела и для потенциальных утверждений о мире. Скажем, если я полагаю, что в моем шкафу нет совы, я также думаю, что там нет двух сов, трех сов… и так далее, до бесконечности.
48
По мнению специалистов, количество нейронов, которым каждый из нас располагает, составляет от 1011 до 1012 клеток, и у каждого нейрона есть в среднем по 104 связи с соседними. Это означает, что мы располагаем 1015—1016 синапсами. Это огромное число, но оно все же имеет пределы.
49
См. N. Block, «The Mind as the Software of the Brain», in An Invitation to Cognitive Science: Thinking, ed. E. E. Smith and D. N. Osherson (Cambridge: MIT Press, 1995), 377–425.
50
D. J. Simons et al., «Evidence for Preserved Representations in Change Blindness», Consciousness and Cognition li, no. 1 (2002): 78–97; M, Niemeier et al., «A Bayesian Approach to Change Blindness», Annals of the New York Academy of Sciences 956 (2002): 474—75 [abstract].
51
R. Kurzweil, The Age of Spiritual Machines (New York: Penguin, 1999).
52
Возьмем такое математическое представление, как 2 + 2 = 4. Большинство из нас не просто принимает это утверждение, оно кажется нам априорно верным в любой момент. Казалось бы, мы не конструируем его для отдельных случаев, но это такое основополагающее представление, которое позволяет нам строить многие другие. Но что мы можем сказать об утверждении 865762 + 2 = 865764? Большинство из нас ранее ни разу не задумывалось о сложении таких чисел, и мы в него поверим только тогда, когда убедимся в его соответствии законам арифметики. Однако, проделав эту проверку, мы можем использовать его точно так же, как и утверждение 2 + 2 = 4. Есть ли какая-то принципиальная разница между этими двумя математическими утверждениями? На феноменологическом уровне, несомненно, есть. Вам, например, трудно говорить (или думать) о больших числах, тогда как утверждение два плюс два равно четыре кажется чем-то почти рефлекторным. Тем не менее с эпистемологической точки зрения два эти утверждения «истинны» в равной мере. Фактически наша жизнь зависит от куда более сложных (и куда менее очевидных) математических утверждений — и мы это испытываем каждый раз, когда садимся в самолет или пересекаем мост. По сути, большинство из нас верит в то, что сложение дает истинные результаты, какие бы огромные числа мы ни использовали. Но это не дает ответа на вопрос, создаем ли мы представление 2 + 2 = 4 каждый раз, когда им нужно воспользоваться, или нет. Другими словами, действительно ли мы верим в него априорно? Если мы скажем, что это представление заново создается всякий раз, когда оно нам нужно, мы можем спросить: создается из чего? Из правил сложения? Но трудно поверить в то, что человек освоил законы сложения, если он еще не верит в то, что 2 + 2 = 4. В то же время можно с уверенностью сказать, что, проснувшись утром, вы не обладаете представлением о том, что восемьсот шестьдесят пять тысяч семьсот шестьдесят два плюс два равно восемьсот шестьдесят пять тысяч семьсот шестьдесят четыре. Чтобы это убеждение действительно существовало в вашем мозгу, его надо создать на основе уже существующего убеждения в том, что два плюс два равно четыре. Очевидно, подобное происходит и со многими другими представлениями, Мы не можем верить во многие наши представления о мире, пока не скажем, что мы в них верим.
Независимо от того, присутствуют ли в нас все наши представления постоянно или мы каждый раз их заново конструируем, похоже, нам нужно заново пересматривать многие убеждения, прежде чем они начнут управлять нашим поведением. Это случается каждый раз, когда мы испытываем сомнения относительно утверждения, которое ранее принимали. Просто представьте себе, что вы забыли таблицу умножения и не знаете, что получится, если 12 умножить на 7. Каждый из нас в какой-то момент может усомниться в том, что правильный ответ — 84. И тогда нам придется произвести подсчеты, прежде чем мы согласимся с утверждением 12 x 7 = 84. Или представьте себе, что вы усомнились в том, что действительно помните, как зовут знакомого («Его имя — Джефф? Я так к нему обращался?»). Очевидно, даже самые привычные представления в какой-то момент могут вызывать у нас сомнения. И такие моменты, когда нам требуется новая проверка, очень важны, о чем мы и поговорим ниже.
Истина и ложь
Представьте себе, что вы ужинаете в ресторане в компании нескольких старых друзей. Вы на минутку покидаете столик, чтобы помыть руки, а вернувшись, слышите, как один из ваших друзей шепчет: «Тише! Он об этом ничего не знает».
Как вы можете понять эти слова? Все указывает на то, что «он» в этой фразе — это вы сами. Но если вы женщина, а потому к вам эти слова явно не относились, они могут разве что вызвать у вас любопытство. Сев на свое место, вы можете даже тихо спросить: «О ком это вы здесь шепчетесь?» Но в том случае, если вы мужчина, ситуация становится интереснее. Что от вас хотят скрыть друзья? Если через несколько недель у вас день рождения, вы можете подумать, что они готовят вам какой-то сюрприз. Если это не так, есть множество других возможностей, достойных пера Шекспира.
Опираясь на ваши прежние представления и на контекст данной ситуации, в которой прозвучали эти загадочные слова, система вашего мозга, отвечающая за истинность предположений, начнет оценивать самые разные возможности. Вы начнете изучать лица друзей. Не подтверждают ли их выражения ваши самые мрачные догадки? Что, если один из ваших друзей только что рассказал другим, что он спал с вашей женой? Когда бы это могло произойти? В самом деле, их всегда что-то влекло друг ко другу… Понятно, что любая интерпретация событий, которая станет убеждением, будет иметь серьезные последствия для вас и вашей социальной жизни.
На данный момент мы не понимаем, что происходит на уровне мозга, когда человек принимает или отвергает какое-либо утверждение — однако именно от этого момента зависит характер нашего мышления и поведения. Если мы принимаем какое-то утверждение, мы принимаем его содержание, а это влияет на наше поведение. У нас есть основания думать, что этот процесс происходит автоматически — что, поняв какую-то мысль, мы сразу начинаем в нее верить. По мнению Спинозы, вера в представление и вера в понимание тождественны, тогда как для отказа от представления требуется дополнительное усилие. Это подтверждают некоторые любопытнейшие исследования в психологии [53] . Можно предположить, что понимание утверждения аналогично восприятию объекта в пространстве. По умолчанию мы считаем, что увиденный нами предмет реален, если только не докажем обратного. Этим может объясняться тот факт, что как только вы минуту назад подумали о гипотетическом предательстве со стороны друга, ваше сердце учащенно забилось.
53
См. D. T. Gilbert et al., «Unbelieving the Unbelievable: Some Problems in the Rejection of False Information», Journal of Personality and Social Psychology 59 (1990): 601-13; D. T. Gilbert, «How Mental Systems Believe», American Psychologist 46, no. 2 (1991): 107—19.
Независимо от того, считаем ли мы процесс формирования представлений пассивным или активным, мы все равно постоянно проверяем высказывания (как наши собственные, так и чужие) на предмет наличия логических и фактических ошибок. Если мы не находим ошибок, мы можем жить логикой слов, которые в противном случае были бы предложениями без содержания. Конечно, иногда стоит изменить одно слово — и простая банальность может превратиться в вопрос жизни и смерти. Скажем, если глубокой ночью к вам придет ваш ребенок и скажет: «Папа, по комнате ходит слон», — вы отведете его в спальню, вооружив воображаемым пистолетом; если же он скажет: «Папа, по комнате ходит человек», — вам, быть может, захочется взять в руки реальное оружие.