Конечная – Бельц
Шрифт:
Пока Марк торопливо шагал по бульвару, за ним, на некотором расстоянии и малой скорости, следовал автомобиль.
«С самого начала дело было обречено на провал, ведь ты никто…»
Опять этот тихонький гнусавый голос, который время от времени нашептывал ему на ухо всякие гадости. Чтобы он нырнул поглубже и не высовывался. Например, перед отъездом из Одессы голос бормотал: «Это подстава, они заберут твои деньги и оставят с носом. Бросят на парковке в Ровно». В пути голос опять взялся за свое: «Ты думаешь, куда они тебя везут в этом вагоне для скота? В дивный новый мир? Нет, друг мой, тебя везут на бойню. Скоро они остановятся, всех высадят, паф-паф! – и сказочке конец!» Когда они выбрались из фуры, живот свело от страха, а голос твердил свое: «Кем ты себя возомнил,
В глубине души он все понимал. Мерзкий голос, конечно, вел себя как последняя сволочь, но он был иногда («нет, почти всегда!») прав. У Марка перед глазами все время стояла сцена у дороги. Ночь, крики, удары, кровь. Не важно, что он остался жив, что добрался до Франции, без помех сел в поезд.
А теперь он получил работу, сделав всего один телефонный звонок… Голос был в ярости – потому что теперь у Марка появилось преимущество – он стал ведущим игроком.
«Ни черта! Держись крепче, сейчас начнется качка!»
Марко шел по бульвару Маршала Жоффра. На пешеходном переходе уже долго горел зеленый свет, но как только он приблизился к нему, сигнал сменился на желтый, потом на красный. Он остановился одновременно с полицейской машиной, которая поравнялась с ним и теперь стояла, урча мотором и разрезая пелену дождя синими всполохами проблескового маячка.
Снимая последние картинки, комиссар Филипп Бертран повторял про себя короткие пассажи прощальной речи, которую собирался произнести перед коллегами. От фотографии парусника «Белем» и репродукции «Скал в Этрета» Клода Моне на стене его кабинета остались светлые прямоугольные пятна – свидетельство долгих и таких скоротечных лет его карьеры. Тридцать лет. Тридцать лет на службе у Свободы, Равенства и Братства. Хотя по трезвом размышлении из всего этого срока Братству он посвятил примерно полгода или около того. Свободе и Равенству он уделил гораздо больше времени, по его прикидкам – лет десять. Остальное – львиная доля – ушло на то, чтобы поднимать избирательный рейтинг череды своих начальников и целой армии их подхалимов-мозгоклюев…
Бертран собрал фотографии внуков в деревянных рамках и сложил их в картонную коробку. Он думал о пенсии. Все так или иначе о ней задумываются – знают, что рано или поздно она нагрянет. И вот она на пороге – большинство от этой мысли не могут прийти в себя. Вот и он не мог никак опомниться. Он, который до сих пор запирался у себя в кабинете, вставлял наушники, включал МР3-плеер на полную мощность и под композицию «The Pusher» изображал гитариста группы Steppenwolf. Он, который по-прежнему косился на аппетитные округлости девиц, пусть те, на кого он теперь бросал взгляд, становились вместе с ним старше. Он, который не отказывался выпить кружку-другую пивка в приятной компании. Пенсия… Он часто задавался вопросом: что, собственно, происходит, когда человек становится стариком. Что касается тела, он это себе более-менее представлял, но вот голова… Он чувствовал себя молодым – конечно, не двадцатилетним, но лет на сорок или чуть больше уж точно; но никак не пенсионером. Почему старики так быстро чахнут? Почему их мир становится ограниченным? Какое из желаний затухает первым? Что же все-таки происходит, когда тебе исполняется шестьдесят? В тот день, 31 января, когда он закрывал последние коробки, собираясь идти к коллегам, чтобы выпить с ними на прощание, он только начал подбираться к ответу на этот главный вопрос, не дававший ему покоя. Пенсия не предупреждает заранее о своем приходе. Не посылает предзнаменований. Не трубит в туманный горн. Однажды, как обычно, ты просыпаешься рано утром
Марк застыл на месте. Он старался направить мысли в другое русло: представлял себе, как обнимает Карину или бежит по одесскому пляжу Ланжерон… Да что угодно, лишь бы не смотреть на машину, остановившуюся в двух метрах от него. Но его сердце билось в унисон с мерным движением дворников, смахивавших воду с лобового стекла автомобиля, а в груди громыхал барабан стиральной машины. Во что бы то ни стало нужно сохранять спокойствие. На светофоре зажегся зеленый – сигнал уверенности. Что, если полицейские выйдут из машины? Придется бежать…
Полицейский в форме наклонился к приборной панели. Его товарищ, позевывая, сидел за рулем «рено-сценик».
– Ну-ка, взгляни на этого цыгана.
– Что?
– Видишь, мужик стоит на светофоре? Гарантирую: у него нет документов.
– Да ладно!
– Подожди, я пойду проверю.
– Слушай, есть дела поважнее, нам пора возвращаться.
– Я сейчас. Пару секунд – и все.
Полицейский одернул форму и вышел под дождь. В этот момент в машине затрещал радиопередатчик.
– Экипаж четырнадцать – двадцать два!
– Бригадир Дюпир слушает!
– Лоран, Жан-Стеф с тобой?
– Так точно.
– Парни, вы где застряли? Все вас ждут.
– Мы на бульваре Шазель. Жан-Стеф вышел проверить документы.
– Какие-то проблемы? Вам нужно подкрепление?
– Нет-нет. Просто тут один тип ему не понравился.
– А на нас вам, парни, наплевать? Мы уже бутылки открыли! Старик сейчас начнет речь говорить. Он спрашивал, все ли на месте. Быстро сюда, а этот пусть валит.
– Вас понял.
На тротуаре полицейский в форме что-то говорил Марку, маша руками, а тот стоял неподвижно, ко всему безразличный, как дорожный сигнальный столбик.
– Жан-Стеф! – позвал Лоран, не вылезая из-за руля.
– Что?
– Надо ехать.
– Погоди, я…
– Это приказ.
Полицейский, размахивая руками и пятясь, вернулся в машину. Марк сделал медленный вдох. Полицейский у него что-то спросил. Он не расслышал. Почему тот вдруг уехал, он не понял. Только чувствовал, что ему нечем дышать, как будто его заперли в собственном теле, которое его не слушалось, когда тот тип в форме громко вопил, выплескивая на него поток невнятных слов. Ему не пришлось прибегать к осуществлению своего плана – броситься наутек, как только полицейский выйдет из машины; не раздумывая ни секунды и не останавливаясь. Господи, только что его свобода висела на волоске. Надо было четко следовать задуманному. Марк крепко сжал потными ладонями ручки спортивной сумки. Да возьми ты себя в руки. Ты во враждебной стране и не имеешь права на ошибку. Он стиснул зубы и торопливой походкой перешел на другую сторону бульвара.
Бельц
Служащий Морской паромной компании в потертом на плечах тесном темно-синем кителе отцепил веревку и приступил к проверке билетов у пассажиров, торопившихся подняться на борт; Марк затесался в самую их толщу. Когда он показал свой билет, человек в синем слегка кивнул ему в ответ, что, вероятно, означало: «Приятного путешествия!» Больше подошло бы «Приятного избавления!» – подумал Марк. В лице мужчины в кителе и в движениях его рук ему почудилось явное ободрение – что-то вроде: «Правильное решение, мой мальчик!» или «Хитро придумано, да!». Контролер вернул ему билет, разорвав посередине, и Марк отправил его в карман.
Шумная толпа пассажиров направилась к месту посадки. Сначала нужно было по узким мосткам спуститься на пристань, потом пройти по размеченной стрелками дорожке, по которой рядом с ними бесшумно скользили погрузчики «Фенвик», тащившие на стальных вилах целые горы багажа. Процессия миновала длинное серо-красное сооружение из рифленых металлических листов, перебралась через старые железнодорожные пути, покрытые гудроном, потом повернула направо, к причалу номер восемь, и пошла мимо алюминиевого барьера, защищавшего пешеходов от падения в темные морские воды.