Конфайнмент
Шрифт:
Пассажирам сегодня не повезло, один путь на линии закрыли для движения полностью, так что электрички по Рижскому направлению ходили с увеличенными интервалами, а некоторые так и вообще отменили.
Меня это, понятное дело, не волновало. Гораздо больше заботили другие проблемы: как бы не надорваться, пересыпая очередную порцию щебня из шпальных ящиков на откос и обратно, и как бы случайно не сунуть пальцы в зазоры между стальными подкладками и поддомкраченным рельсом. Основную часть времени я, как и остальные, тупо крутил клеммные гайки то в одну, то в другую сторону, в зависимости от этапа работ. Чуть более «интересным» занятием показалась ручная разгонка — это когда мы по очереди лупили кувалдами по каким-то стальным приблудами, закрепленным на рельсах в разных местах. Правда, потом снова начинали крутить дурацкие гайки и слушать, как чертыхается ПДС, проверяющий, куда подевались им же нанесённые риски.
К концу дня на пикет подтянулись ещё трое: СЦБист Сашка, практикант из МИИТа, занимающийся стрелочными переводами и семафорами, и дефектоскописты Матвей и Иван Палыч. Первый — такой же, как Сашка, миитовец, второй — штатный сотрудник дистанции. К этим двоим все относились не просто с почтением, а прямо-таки расшаркивались, как перед царственными особами. Почему — я понял после работы, когда собрались в бригадной бытовке отметить окончание сложной смены.
— Ну, Палыч, доставай! — открыл «совещание» бригадир.
И Палыч достал.
Литровая бутыль чистого 96-процентного спирта была торжественно водружена на очищенный от барахла стол. Дефектоскописты, однако! У них такого добра всегда выше крыши — расходные материалы, итить…
Большой пьянки у нас, конечно, не получилось — литр спирта на десятерых не так уж и много, в пересчёте на водку, всего по полпузыря на брата. Да, собственно, никто и не стремился. Всё-таки середина недели, а начинать завтра рабочий день с опохмела — это не самое умное. Тем более что и закуска оказалась на высоте. Её организовал СЦБист Сашка. У них, в «шнуровой части», иначе «дистанции сигнализации, централизации, блокировки и связи», вопрос со снабжением решался даже лучше, чем у движенцев. Десять банок отличной говяжьей тушёнки с датой изготовления сентябрь текущего года. Мало того, что свежая, так ещё и, мать её, вкусная. Под водочку шла только так…
Примерно минут через сорок общество «расслабилось» до такой степени, что… Нет-нет, прогуляться по бабам никто так и не предложил, всё же солидные люди, а не молодняк с гормонами вместо мозгов. Просто, откуда ни возьмись, появилась гитара, и её начали терзать все кому не лень, вне зависимости от умений и слуха.
Около четверти часа я ждал, когда мужики вдоволь набалуются инструментом, а потом, приняв его из очередных рук, решительно взялся за дело. Радовать бывалых путейцев какой-нибудь лабудой а-ля «Ласковый май» или попсой девяностых я конечно не стал. Только хардкор, только самый «жестокий» шансон с его извечной претензией на разрыв и выворачиванием души наизнанку…
Пятница. 19 ноября 1982 г.
Сказать, что в среду вечером я произвёл фурор, значит ничего не сказать. Два с половиной часа без перерыва надрывать связки и мучить гитарные струны — это вам не лопатой наяривать. «Лопатой и ломом каждый сумеет, а ты попробуй вот так, как Дюха — пальцами», — заявил Семёныч, когда я окончательно выдохся. За это время народу в бытовке прибавилось: трижды отправляли «гонца» за добавкой, и всякий раз он возвращался не только с бухлом, но и с гостями. Тем не менее, напиться всё-таки не напились, поэтому слушали меня с неослабевающим интересом. Аркаша Северный, Новиков, Токарев, Розенбаум… после них я потихонечку перешел на ещё не спетые «афганские» песни и военно-патриотический репертуар группы «Любэ», затем вспомнил ещё кое-что, потом ещё…
Словом, моё сольное выступление прошло на ура, и уже на следующий день я полной мерой ощутил, что значит слава. Пусть даже в пределах одной железнодорожной станции.
На меня ходили смотреть как на диковинку. Поодиночке и группами. Поводы — самые разные, но, в основном, просто поинтересоваться, когда буду «выступать» в следующий раз.
После обеда в мастерскую заглянул ТЧГ (главный инженер депо), спросил, смогу ли я сделать какую-то «ерунду» на наших станках? Блин, можно подумать, в их мастерских инструмент хуже и такую фигню они сделать не могут…
Еще через час появился начальник нашей дистанции. Этот зачем-то целых пятнадцать минут рассказывал, как круто он отдохнул этим летом в Крыму.
Я, конечно, поддакивал, что, мол, да, Крым — это круто, а сам уже мысленно клял себя за невоздержанность и гордыню. Зачем, спрашивается, влез со всеми этими песнями под гитару? Ведь для меня сейчас главное — не высовываться. Должен ховаться от всех и сидеть тише воды, ниже травы. А тут вдруг как будто специально всё сделал, чтобы обо мне узнало как можно больше народа. Да ещё и песни, которые пел, советским канонам ну совершенно не соответствовали. Я не я буду, если ими не заинтересуются хотя бы на уровне местного первого отдела. И тогда мне останется только молиться какому-нибудь Всемирному Вольтметру, чтобы на этом всё и затормозилось…
От невесёлых мыслей меня отвлекли зашедшие к концу дня Жора с Захаром.
Первым начал Захар:
— Андрюха! Ты комсомолец?!
— Да.
— Давай не расставаться никогда! — заржал Жора.
Так и знал, что он продолжит именно так. Эта нехитрая песенка[2] уже лет пятнадцать звучала «из каждого советского утюга».
— Чего хотели-то? — буркнул я, снимая спецовку.
— Собирайся, поедем на Рижский.
— Зачем?
— На комсомольское собрание отделения дороги пойдём, — веско обронил Жора.
Я вытаращился на него, словно на сумасшедшего.
— Вам что, делать нечего? Пятница же, какие нафиг собрания?
Парни переглянулись и снова заржали.
— Ничего-то ты, Дюха, не понимаешь. У нас их только по пятницам и проводят. Потому что в ДК, а после собрания там дискотека, буфет и бильярд. Сечёшь фишку?
— Секу. Чего же не сечь-то? — почесал я в затылке.
Неожиданно вспомнился старый анекдот про Ленина и дискотеку.
Действительно, всё по канону: сначала революция, а сразу за ней танцы-шманцы, они важнее.
Честно сказать, никаких иллюзий по поводу нынешних комсомольских вожаков я не испытывал. Если старые партийные кадры ещё пытались не только верить, но и соответствовать идеалам и кодексам строителей коммунизма, то молодые использовали главенствующую идеологию исключительно как трамплин для собственного карьерного роста. Предельный цинизм, чванство и почти абсолютная безответственность — именно это стало визитной карточкой большинства комсомольских секретарей, начиная от местных бюро и заканчивая обкомами и ЦК. Именно эти «кузницы будущих лидеров» выпестовали потом «успешных предпринимателей» 90-х, умудрившихся хапнуть львиную долю общенародной собственности и не терзающихся ни угрызениями совести, ни теми моральными принципами, к которым ещё недавно сами же призывали с высоких трибун. «Никаких идеалов, только личный успех» легко трансформировалось в их сознании в сакраментальное «Ничего личного, только бизнес»…