Конфликты в Кремле. Сумерки богов по-русски

Фалин Валентин Михайлович

Опрометчивость наказуема. Объединение Герма­нии было признано 10 февраля задачей решенной. Без всяких условий, вне проясненных связей с уре­гулированием внешних аспектов. Немцам давался карт-бланш, что, как и когда предпринимать. Фор­мулу «четыре + два» живо — ровно двумя днями позже — перевернули в «два = четыре». Согласно Х.Д. Геншеру, это несло не только психологичес­кую, но и большую политическую нагрузку. Четы­рем державам отказали в праве вести «переговоры о Германии». К прерогативам двух германских го­сударств отнесли согласование (или консультации на предмет) внешнеполитических аспектов с че­тырьмя по ходу оформления Федеративной Респуб­ликой и ГДР решения о единстве.

Э. Шеварднадзе, из рук которого Х.Д. Геншер обрел сей дар, удовольствовался

платоническим предложением «встречаться, чтобы обсуждатьвне­шние аспекты объединения Германии, включая бе­зопасность соседних государств». Обсуждать, но не решать. По просьбе боннского коллеги советский министр оказал еще одну услугу: он понудил ми­нистра иностранных дел ГДР О. Фишера там же, в Оттаве, поддаться нажиму ФРГ и тоже благосло­вить конструкцию «два + четыре», загодя лишав­шую Германскую Демократическую Республику пра­ва на кассацию уготованного ей приговора.

Тогда же, впритык к отмене формулы «четыре + два», состоялась ревизия «десяти пунктов» Г. Коля и публичных заявлений официального уровня, обе­щавших не торопить события, не входить в клинч с обязательствами ФРГ перед ГДР, Советским Со­юзом, другими странами. На инструктаже немецких журналистов 12 февраля 1990 года Х.Д. Геншер специально проакцентировал принципиальную важ­ность перестановки слагаемых в формуле перегово­ров. Он подчеркнул далее, что термины «договор­ное сообщество» и «конфедерация» выводятся из оборота. Их вытесняет понятие «установление не­мецкого единства». Примем к сведению — не объе­динение двух государств, не воссоединение, не вос­становление единства Германии, но нечто близкое к английскому понятию «made».

Из. этого послесловия к моим февральским те­зисам для М. Горбачева читатель поймет, почему следующая записка отличалась по тону и способу подачи материала. Я не мог тогда предположить, что на генерального секретаря и президента на­шло затмение. Хотелось думать, что часть инфор­мации обтекает его либо из-за занятости необъ­ятными внутренними делами ему не до инфор­мации, раздражающей, ко всему прочему, своей нудностью. Как бы то ни было, я счел своим дол­гом высказаться. 18 апреля 1990 года к М. Горба­чеву отправилось послание на шестнадцати лис­тах, приводимое в приложении 18.

В публикации не изменено ни слова. Все — как было написано семью годами ранее. Язык жесткий, критика суровая, тема советских интересов выпя­чена, но если вчитаться, то еще можно поспорить, в кого пущено больше стрел — в западных или со­ветских представителей. И сплошь предупреждения, что ждет нас, пойди мы на поводу, позволь даль­ше пылиться на полках договорным актам, в кото­ рых описаны и закреплены советские права, нера­чительно обращаясь с собственными интересами. Я предостерегал М. Горбачева, что включение тер­ритории ГДР в НАТО будет полустанком на пути расширения этого блока на Восток, как это вско­ре и произойдет. Трое желающих уже объявились. Следующие не заставят себя ждать. Другой стиль в это время не давал эффекта. Обходительные оборо­ты уже не пронимали.

Если слова даны политикам и дипломатам не только для сокрытия своих мыслей, то записка ка­кой-то след в сознании М. Горбачева оставила. Утверждаю это на основании разговоров с ним перед визитом и во время визита советского пре­зидента в США. В ходе пленарной встречи сторон в Белом доме он не случайно предложил именно мне разъяснять Дж. Бушу, Дж. Бейкеру, другим официальным американским лицам подход СССР к членству объединенной Германии в НАТО. И после того, как это было сделано, — в при­личествующих выражениях и, понятно, в духе за­писки, — М. Горбачев сказал мне: «Мы оба были правы, что не послушались Эдуарда [Шеварднад­зе. — В.Ф. ]. Конечно, трудно рассчитать, что кон­кретно выйдет, но у американцев есть резервные варианты или также варианты по членству Герма­нии в НАТО».

Должно было случиться нечто из ряда вон выхо­дящее, что заставило М. Горбачева несколькими ча­сами позднее поддаться на увещевания Дж. Буша. По-видимому, не пьянящий воздух Кэмп-Дэвида был тому причиной.

Версий на сей счет гуляло по кремлевским ко­ридорам несколько. Одни толковали про обещания США обеспечить Советскому Союзу длительную передышку, необходимую для реструктуризации Организации Варшавского договора после выбы­тия из нее ГДР и приведения в норму отношений с остававшимися союзниками, а также предоста­вить обширную помощь для стабилизации домаш­него положения. Другие приписывали американцам нажим: если СССР останется на антинатовской по­зиции, то соглашения четырех не получится. Меж­ду тем процесс объединения Германии обрел соб­ственную динамику и ничто и никто не может по­мешать присоединению ГДР к ФРГ. Применение силы исключается, ибо это было бы катастрофой. Советский Союз должен решить для себя, что ему выгодней — почетный уход из Германии на основе договоренностей, дающих ему некоторое удовлет­ворение, или болезненная для престижа сдача по­зиций без всякой компенсации.

Для доведения обеих версий или их разновид­ностей до М. Горбачева имелись различные кана­лы. Дж. Бушу и Дж. Бейкеру не обязательно было самим покидать дипломатический паркет. Кулак можно облечь в лайковую перчатку, после чего лю­безно поинтересоваться, отчего гость впал в за­думчивость и нельзя ли ему чем-то просветлить настроение.

Что сильнее повлияло на советского лидера — пряник (обещание зажечь зеленый свет сотрудни­честву с СССР «во всех областях») или кнут (угро­за реорганизовать ситуацию в Европе вопреки Со­ветскому Союзу, поскольку «никто не в состоянии сдержать процесс объединения»)? Ответ за М. Гор­бачевым. Очевидно пока одно — в Кэмп-Дэвиде Дж. Буш отвел все его попытки увязать вопрос о членстве объединенной Германии в НАТО с вопро­сом о превращении военных союзов в политичес­кие союзы и налаживании между ними конструк­тивных отношений ^[23] .

23

Обмены мнениями между Дж. Бейкером и Э. Шеварднадзе о воз­можности заключения какого-то политического договора между НАТО и ОВД не в счет, ибо положительных результатов на американской стороне не просматривалось.

Президент США не откликнулся на идею ин­тегрирования НАТО и ОВД в общеевропейский процесс и венские переговоры о сокращении вооруженных сил и вооружений на континен­те. М. Горбачев, как истинный утопающий, ухва­тился за соломинку — за риторическое замечание американского президента: «Если Германия не за­хочет остаться в НАТО, она вольна избрать для себя другой путь».

Кто ищет, тот найдет, записано в Библии. М. Гор­бачев выдал за «развязку» заявление: «США высту­пают однозначно за членство объединенной Герма­нии в НАТО, но если Германия примет иное решение, США не станут возражать и будут его ува­жать». А в разговоре со мной поутру на следующий день советский президент, извиняя себя, посетовал: удовольствие не из дешевых — быть демократом, но назвался груздем — полезай в кузов. И еще перепро­верил, верно ли, что к заключительному акту в Хель­синки прилагалось письмо с оговоркой, что немцы после объединения сами решат вопрос о своем при­соединении к союзам? Что толку было разъяснять, что оговорка ФРГ не отличалась юридической бе­зупречностью: ведь накануне президент СССР уже признал ее на пресс-конференции.

Решение «внешних аспектов» окончательного послевоенного урегулирования свелось практичес­ки к распространению сферы деятельности НАТО за Эльбу. Вырвав у М. Горбачева согласие на «доб­ровольный уход из Германии» — здесь термин «добровольный» заменял менее приятный — «безо­говорочный», — Дж. Буш прикидывал, какое воз­награждение Запад мог бы выцедить перестройщи­кам за их скорбные труды. Заимствуя выражение Х.Д. Геншера, «что-то предложить», чтобы подстра­ховать советского президента и его министра ино­странных дел, коих дома ждали не одни лавровые венки.