Конфликты в Кремле. Сумерки богов по-русски
Шрифт:
Продукт в товар у нас превращает не личный интерес «труженика» прилавка, а план, который давно и прочно стал скелетом и мускулами приказной системы. План выполняется любой ценой, но прежде всего за счет потребителя: абсолютная монополия государства делает его абсолютно беззащитным.
Для чего нужен план, разверстанный до магазина, ларька, грязнохалатной полупьяной бабы, стоящей за передвижным лотком? Для команды. Планирование в нынешнем уродстве есть прямая и обратная связь затратной административно-командной системы. За выполнение плана, т. е. за исполнение команды, — получка, «пронормированная» Госкомтрудом, премия, награды, но не заработная плата. «Зарабатывают» воровством: клубнику — списывают, реальную и мнимую гниль —
План-команду уважают: правила игры стараются соблюдать, держат дефицит, в конце месяца подбрасывают его несправляющимся с заданиями магазинам. Дальше действует интерес. Корыстный. Принцип интендантской торговли — «не обманешь — не продашь», «не украдешь — не проживешь» — не знает сбоев. Безотказна и «трудовая селекция» подбора кадров госторговли: из 58 проверенных в августе продавцов розничной сети Главмосплодоовощторга 57 занимались обсчетом или обвесом.
«Боссы» заготконтор, транспортировки, складирования и реализации занимались саботажем перестройки. До августа 1988 года Москва овощами и фруктами снабжалась значительно хуже, чем за соответствующий период 1987 года. Сотни тысяч тонн скоропортящейся продукции были превращены в гниль. Сгнили даже импортные бананы, хотя наши «спецы» закупают продукт таких кондиций, что, казалось бы, нарочно не истребишь.
«Ситуация на овощных базах становится неконтролируемой», — заявил начальник московского управления БХСС тов. Сельдемидов. По его данным, за шесть месяцев 1988 года в системе Главмосплодоовощпрома выявлено 373 корыстных преступления, т. е. их резкий рост. «Во многих случаях, — сказал тов. Сельдемидов, — нами выявлены устойчивые преступные группировки». Это и есть антиперестроечная мафия, хорошо организованная и кем-то оберегаемая.
После реформ Петра I, заложивших основу тотальной государственности, украсть у государства для многих людей — от крепостного до губернатора — стало делом доблести. Сталин, строя не по Марксу, а по Петру нынешнюю государственность, постоянно принуждал народ ловчить. Августовский Указ 1932 года, паспортизация и беспаспортные зоны фактически ввели в стране крепостное право с той только разницей, что вместо реального феодала появился анонимный — государство.
Народ принудили красть. Несмотря на средневековую жестокость августовского Указа, воровство стало самосовершенствоваться, стало ремеслом и искусством: никуда от этого не деться. При Хрущеве Ларионов, приписочно укравший звезду Героя, застрелился. В конце жизни Брежнева воровство сделали наукой и профессией. Появились менеджеры воровства, «медвежатники» — потрошители казны на миллиарды рублей, сформировались кланы, поделившие страну на свои сферы влияния.
Они, неразоблаченные мафиози и приспешники разоблаченных, не обязательно в первых рядах антиперестройщиков, но всегда их глубокий тыл и опора, чтобы выжить или хотя бы продлить свой час; мафия старается подсыпать в буксы перестроечного локомотива песочек застоя: на каком-то перегоне колеса загорятся; мафия использует свои господствующие, непоколебленные нынешними реформами позиции в системе снабжения и услуг. И нам пожара не избежать, если мы, говоря ленинскими словами, отдадим «себя во власть «социализму чувства» или старорусскому, полубарскому, полумужицкому, патриархальному настроению, коим свойственно безотчетное пренебрежение к торговле» (Ленин имел в виду свободу торговли, рынок, товарно-денежные отношения, создание валюты).
«Торговля — вот то «звено» в исторической цепи событий, в переходных формах нашего социалистического строительства... «за которое надо всеми силами ухватиться» нам, пролетарской государственной власти, нам, руководящей коммунистической партии. Если мы теперь за это звено достаточно крепко «ухватимся», мы всей цепью в ближайшем будущем овладеем наверняка. А иначе нам всей цепью не овладеть, фундамента социалистических
В общем, без торговли нет социализма. Истинно и пророчески глаголено, и от того еще горшё...
Торговля — главное и на сей час самое слабое звено перестройки. Нормальная торговля — это нормальный обмен трудовыми эквивалентами. Исключительно на основе закона стоимости, а не на основе циркуляров Госкомцена. И тут надо сказать о самом страшном метастазе сталинизма (наряду с «презумпцией виновности» человека) — об антирыночных настроениях. Печально, что заразой антирыночности подвержены и высшие наши руководители.
Какой толк от еды, если в организме неправильный обмен веществ? В политике, как и в шахматах, ходы путать нельзя. Главмосплодоовощпром более чем успешно превратит в гниль любую арендную и подрядную прибавку к нашему столу. Прежде чем добавлять, надо научиться перерабатывать, сохранять, доводить до человека уже созданное. Доводить без потерь. Резонно и логично для каждого, кроме мафии, паразитирующей на планировании потерь всех видов и разновидностей.
Кронштадт-21 Ленин называл «политическим выражением экономического зла». Это, пожалуй, самое крепкое выражение Ленина о марксистской утопии безрыночного социализма. Для Ленина было жестоко мучительно осознавать, что Маркс и Энгельс ошиблись в моделировании нетоварного, безрыночного способа производства. Гипотеза не прошла проверку жизнью, «военный коммунизм» был ошибкой, ложной политикой, следствием принудительной безтоварной марксистской утопии.
Ленин шаг за шагом, переживая и мучаясь, отказывался от старых, дорогих ему воззрений, которым был он верен всю свою жизнь. А жизни-то у него оставалось всего год с небольшим.
Парализованный, едва восстановив речь, он диктует свои исповеди-завещания. Кому? Куйбышев предлагал «Правду» с ленинскими статьями печатать в одном экземпляре — для «старика».
Бухарин? Может быть. Бухарину Владимир Ильич сказал, что другой политэкономии, кроме Марксовой, не знает, политэкономии социализма нет. Что это? Возврат к постулату синей тетради, исписанной в шалаше в Разливе, что социализм — это буржуазное общество, но без буржуазии. А остальное все остается: рынок, закон стоимости, оплата по труду, — но нет дохода по капиталу, нет рантье, «кто не работает, тот не ест» — экономическое принуждение?
Да, великую трагедию пережил Ленин в канун надвигающейся кончины. Старых друзей, кроме Кржижановского, не осталось, новых — не заимел.
Де-факто продразверстку отменили тамбовский и кронштадтский бунты, письма крестьян, суть которых сводилась к следующему: декларируете «по труду», а фактически — равенство в нищете, поделенной на пайки разных категорий.
Бунты — «политическое выражение экономического зла». Бестоварность, «экономическое зло» — причина, голод, бунты, враждебность рабочих и крестьян — следствие. Победили контрреволюцию и интервентов, а оказались на краю пропасти. Полгода, год — и выстрел «Авроры» мог бы исторически оказаться зряшным.
Политический кредит полностью исчерпан, никакая ВЧК продлить его уже не может. Значит, гражданскую войну срочно надо менять на гражданский мир. Как? Установлением нормального рыночного обмена трудовыми эквивалентами, решительной демилитаризацией жизни, радикальным смягчением режима осажденной крепости, смычкой города и деревни, смягчением цензуры, налаживанием торговли и других форм обмена с внешним миром, учебой у капиталистов, нарабатыванием культурности.
Ленин физически начал ощущать, как тошненько ему от сладенькой квазикоммунистической болтовни, а ее, по мере роста чиновничества, становилось все больше и больше. Как обуздать бюрократизм? Словарь Гранат оповестил: в 1913 году в России, которая из уютной Европы виделась эталоном бюрократического идиотизма, на одного чиновника приходилось 14,6 рабочих, в 1921 году — 6,1.