Конфликты в Кремле. Сумерки богов по-русски

Фалин Валентин Михайлович

Сталин расстрелял Преображенского, Бухарина, добрался до Троцкого, но воспользовался их ре­комендациями. Не кто иной, как Преображенский говорил: «Нелепо думать, будто социалистическая система и система частно-товарного производства могут существовать рядом. Либо социалистическое производство будет подчинять мелкобуржуазное хо­зяйство, либо само оно будет рассосано стихией то­варного производства». И пока теоретики спорили, особенно на троцкистов нападали Рыков, Бухарин и Дзержинский, Сталин на это махнул рукой и энергично сосредоточивал в своих руках безгранич­ную власть. Его мало волновали споры, дискуссии на съездах, на собраниях, на митингах.

Он понял главное — управляют фактически те, кто овладел исполнительным аппаратом государства. Сталин за образец взял военные организации, с их дисципли­ной, единоначалием, единомыслием, единоодобрением. Он писал, что Коммунистическая партия — это своего рода орден меченосцев внутри государ­ства, направляющий последнего и одухотворяющий его деятельность.

Вот такую команду ему и удалось создать. Ста­лин беспощадно пресек все группы и фракции, вся­кое инакомыслие и сказал, что партия должна стать монолитом, высеченным из одного куска, а все прочие институты — Советы, профсоюзы, комсо­мол, творческие союзы, женские организации, пи­онеры — это, по Сталину, только приводные рем­ни, щупальца в руках партии, при помощи которых она передает свою волю рабочему классу, а после­дний из распыленной массы превращается в армию партии.

Те же Советы — это не власть, а всего лишь при­водной ремень. И далее Сталин откровенно гово­рил, что диктатура пролетариата состоит из руко­водящих указаний партии плюс проведение этих указаний массовыми организациями пролетариата плюс их претворение в жизнь населением.

Ликвидировав авторов теорий, Сталин провел в жизнь самые гнусные идеи Троцкого, Преобра­женского, Пятакова и других. Индустриализация началась с беспощадной ломки механизма нэпа. Уже в 1929 году, в год «великого перелома социалистичности», были скручены все виды предпри­нимательства, кроме государственного механиз­ма хозяйствования. Всем другим отрезали путь к банковским кредитам, их душили налогами, за перевозки они платили самые высокие тарифы, закрывались даже деревенские мельницы, растор­гались договоры на аренду государственных пред­приятий.

И сегодня: ату кооператора, ату! Он виноват, что и цены растут, что того нет, другого нет. А произ­водит этот кооператор всего один, максимум пол­тора процента богатства нашей страны.

Но самое большое злодейство было по отноше­нию к крестьянину. Насильственная коллективи­зация довершила разгром товарного производства, и уже в 1932 году на XVII партконференции от­мечалось, что принцип хозрасчета не соответству­ет политике партии и рабочего класса, что ни в коем случае нельзя разбазаривать народные ресур сы и срывать установленные хозяйственные пла­ны. Оптовая торговля, экономическая ответствен ность за результаты труда названы были тогда из вращением, разбазариванием.

Одновременно с уничтожением товарного про­изводства объективно надо было заменить эконо­мические стимулы к труду принуждением, значи­тельно усилить ту сторону диктатуры, которая, как писал в то время журнал «Большевик», выражается в применении неограниченного законом насилия, включая применение в необходимых случаях терро­ра по отношению к классовым врагам.

По Закону от 7 августа 1932 года за хищение кол­хозного добра полагался расстрел, а при смягча­ющих обстоятельствах — 10 лет тюрьмы. В конце 1938 года были введены вычеты из получки за опоз­дания на работу, за три опоздания в течение меся­ца сажали в тюрьму, а с июня 1940 года под стра­хом тюрьмы никто не мог самовольно менять место работы,

отказываться от сверхурочного труда.

Государственный феодализм победил полностью, но не окончательно. Окончательно он победил при Хрущеве, который, разрушая миф Сталина, в то же время неукоснительно проводил в жизнь его казен­ные постулаты, переводя колхозы в совхозы, сселяя принудительно деревни, осуществляя вторую кол­лективизацию, т. е. отнимая у крестьян огороды и домашний скот и намечая планы 20-летнего строи­тельства коммунизма. Мы уже девятый год живем в хрущевском коммунизме без мыла, с шахтерскими забастовками, с националистической смутой, кото­рая встала поперек перестройки и стала мощной опорой консерватизма.

В общем, «военный коммунизм» продолжается, человек в смысле собственности продолжает оста­ваться социальным иждивенцем, потребителем. А начальство, бывшее когда-то гарантом иждивен­чества, сейчас или не хочет заниматься гиблым де­лом, или осипло и по ночам вспоминает счастли­вое прошлое.

В массах не разрушен стереотип, что власть го­сударства над производительными силами — бе­зусловное благо и прямо-таки императивное тре­бование бытия. К сожалению, этому предрассудку не 72 года, а значительно больше. Он имеет дре­мучие корни, корни, которые корчевать очень и очень тяжело.

В блистательных работах Ключевского показано, как Ивану Грозному удалось порушить производ­ственные отношения на Руси предбуржуазного свойства. Ведь именно тогда крестьянство нача­ло переходить к товарному производству. И особен­но этот процесс быстро шел на землях бояр. Но по­явились поместья, то есть земли дворян. И хотя эти земли были невелики, в наследство, как в турецкой империи, не передавались, но именно тогда и на­чалось внеэкономическое принуждение, а говоря проще, крепостное право. Помещику стало невы­годно сдавать землю в аренду, а надо было прину­дить крестьян к барщине. Именно поместные дво­ряне, в отличие от бояр, как раз и были заинтере­сованы в насильственном прикреплении крестьян к земле, то есть в крепостном праве.

Сталин все это повторил один к одному. Крепос­тническая рента состояла из трех частей: барщины, натурального налога, налога денежного. Колхозник делал то же самое. Минимум трудодней стал барщи­ной, а о налогах натуральных и денежных помнят еще десятки миллионов людей.

Превращение человека в винтик начал Петр I, которого феодальная историография назвала Ве­ликим. Здесь не место для осуждения Петра, но именно он в 1721 году повелел крепостных иметь и купцам. Тем самым именно этот царь — соз­датель крепостного рабочего класса, который не продает свою рабочую силу, а работает по при­нуждению. Указы 1938 и 40-го гг. как раз и за­крепили (с поправкой на время) подобное поло­жение нашего рабочего класса, сопровождаемое разгромом профсоюзов, которые стали придатком казенной машины.

Все хорошо для своего времени. Конечно, Ники­та Демидов поставил на Урале 20 металлургических заводов, вывел Россию на первое место в мире по выплавке чугуна. Однако уже через 50, 70 лет анг­личане выплавляли почти в 16 раз больше чугу­на без всяких крепостных рабочих. История Деми­довских заводов очень поучительна. Имея даровые заводы, то есть казенные заводы, даровые рабочие руки, аппарат принуждения к труду, наши горно­заводчики, в отличие от английских, нисколько не заботились о технических усовершенствованиях, рабочие трудились под страхом суровых наказаний, без всякой надежды на улучшение своего матери­ального положения.