Конгрегация. Гексалогия
Шрифт:
– Как интересно, – подал голос Курт, прикрывая глаза, словно пригревшийся у очага пес, прислушиваясь к блаженному теплу, рождаемому касанием ее пальцев. – Только, сдается мне, госпожа фон Шёнборн, все зависит от рук, которые это совершают.
Пальцы на его лбу на миг застыли.
– Это в каком же смысле?
– В том, что, будь на твоем месте матерый костоправ или уродливая кривоносая старуха-лекарка, навряд ли эти ухищрения помогли бы с тем же успехом.
– Льстец…
– Может, – предложил Курт, перехватив ее за запястья, – лучше разомнемся
– … и хам, – докончила та со смехом, не слишком настоятельно пытаясь высвободиться из его рук.
***
В этот раз он пробудился рано и ушел еще на рассвете, направившись от каменной ограды прямиком к небольшому домику в трех улицах к югу. На его настойчивый стук дверь отворилась не сразу; лишь через минуту на пороге объявился неживой Ланц, глянувший на раннего гостя сперва непонимающе, после – удивленно и, наконец, почти свирепо.
– Absis,[152] – хрипло со сна велел он, открещиваясь; Курт улыбнулся:
– И тебя с добрым утром.
– Абориген, я все понимаю, – высказал Ланц недовольно, потирая глаза, все еще суженные в напухшие щелки. – У тебя весна, юность, гумор бродит, семя в череп бьет; но я-то тут при чем! Дай старому больному человеку принять до конца свой заслуженный отдых!
– И чем же ты его заслужил, грешный бездельник? – возразил Курт, грудью вдвигая сослуживца внутрь и прикрывая за собою дверь. – Солнце встает, Дитрих, работать пора.
– Какая, к матери, работа; Гессе, я тебя по-человечески прошу – исчезни, дай поспать…
– Охрана в комнате Рицлера все еще стоит? – спросил он, сыгнорировав просьбу; Ланц глубоко зевнул, захлопнув рот с лязгом, и кивнул.
– Стоит. Это все? всего хорошего, было приятно тебя повидать в пять утра…
– Кто-нибудь обыскивал ее вчера?
– Густав. Вот к нему и иди, хорошо?
– Хорошо, – отозвался Курт, – а ты одевайся; ты мне нужен.
– Какая честь, – покривился тот безрадостно. – Я ему нужен… Зачем?
– Опросишь богословов; не могу же я один переговорить со всем университетом. Через час у них начинаются занятия, все соберутся в одном месте – у тебя недурные шансы заловить каждого. Узнай, с кем из них водил дружбу наш покойник.
– Я убью Керна, – проворчал Ланц с чувством. – И пусть меня потом за это коптят – плевать.
– Сперва опроси мне свидетелей, – предупредил он, выходя; тот пробормотал ему вслед нечто, навряд ли являющееся напутственным благословением, судя по тону и краткости слов.
Бруно, поднятый с постели двумя тычками в ребра, встретил его с не меньшим радушием, не предаваясь, правда, препирательствам – в отличие от Ланца, осознавая всю их тщетность; подопечного Курт снарядил за описью имущества переписчика, а сам отправился к учебной части университета. Ланца он повстречал в одном из коридоров – уже бодрого, но все еще злобного; проходя мимо, старший сослуживец обронил пожелание преставиться
Сам он, прождав неполных четверть часа, выхватил из толпы спешащих на лекции студиозусов Германа Фельсбау, проговорив с приятелем покойного всего минуту, в первые же мгновения которой выяснил, что склонности к дружбе с будущими богословами Филипп Шлаг не имел нисколько – напротив, относясь к оным с некоторым пренебрежением и даже по временам раздражительностью, почитая «всю эту братию» устарелыми, «косными и попросту твердолобыми стражами отживших порядков, да не воспримет это майстер инквизитор на свой счет».
– Итого, – уже сидя над написанным отчетом у окна в башне Друденхауса, проговаривал Курт сослуживцам, – имеем следующее. Покойник терпеть не мог богословский факультет как таковой – толкование текстов Писаний и изучение прочего, по его мнению, не потребного для человеческого существования, считал пустой тратой времени и помехой развитию науки.
– Еретик, – хмыкнул Бруно, сидящий на подоконнике позади него. – Отрыть и спалить к чертовой матери…
– Смешного мало, Хоффмайер, – сумрачно возразил ему Ланц. – Если его увлеченность мистикой не просто стремление найти что-то новое в прискучившем окружении, а реальная работа… По всем правилам так и полагается сделать.
– Вы что – всерьез? – понизив голос, переспросил подопечный. – Бред какой-то…
– Не скажи. Как-нибудь удели мне время – я тебе расскажу, почему вообще crematio является единственным надежнейшим средством. Узнаешь много нового.
– Что – боитесь, встанет?
Ланц не ответил, лишь одарив бывшего студента долгим и серьезным взглядом; тот фыркнул, повторив сквозь зубы:
– Бред…
– Все сказал? – хмуро уточнил Курт, полуобернувшись к нему, и, не услышав ответа, кивнул: – Продолжим. Итак, друзей на факультете богословия у него не было и быть не могло; и даже если предположить, что среди них попался хоть один, отвечающий его представлениям о «правильном», то – никто его не видел пусть хотя бы попросту беседующим с кем-либо из них.
– Может, просто шифровались как д олжно, – допустил подопечный тихо; он кивнул:
– Это было бы вероятно как вариант, но для того, чтобы ото всех таиться, они должны были бы для начала просто свести знакомство, в течение какового установилось их… так скажем – взаимопонимание. Или – как ты себе все это воображаешь? «Здравствуй, Филипп, я богослов-прогрессист, давай дружить и копаться в еретических трудах»?.. Нет. Наш третий – не из богословов.
– Этот третий – вообще призрак, – вздохнул Райзе, сидящий у стола и апатично постукивающий пальцами по дежурному «Молоту» в потемневшей обложке. – Никто его не видел, никто не слышал ни о ком, с кем Шлаг тесно общался, никто ничего не знает – однако, secundum omnia nota,[153] он есть.