Конгрегация. Гексалогия
Шрифт:
– Рассказывай все.
– Сегодня ты произносил это чаще, чем «я люблю тебя», – заметила она; Курт с усилием разжал кулак, неизвестно почему пристально посмотрев на ладонь, и стиснул пальцы снова.
– Я люблю тебя, – процедил он. – А теперь я хочу знать об этой мрази все.
– Мне было тогда двенадцать, – тихо начала Маргарет, бросив в его сторону взгляд исподтишка; он сжал зубы, но ничего не сказал, оставшись сидеть неподвижно. – Мама умерла еще при родах, отец всегда был отстранен и мало обращал на меня внимания, а… дядя… Он учил меня читать, ездить верхом, мы вообще много
– Твой отец жил в имении старшего брата?
– Так и не завел своего поместья, хотя его доля в наследстве это дозволяла. Ambitio – не его особенность… была. А мама происходила из бедного рода, ей и такая жизнь казалась почти раем. По крайней мере, мне так говорили… Да, мы жили на соседних этажах замка. Мы всегда были рядом. И когда все это случилось – все было как всегда; мы сидели в библиотеке, отца не было дома, и…
– Тебе было двенадцать лет, – повторил Курт; она кивнула.
– Да. Мне было двенадцать.
– Ублюдок… – прошипел он тихо, чувствуя, как заныли костяшки, а челюсти сжались до боли в скулах.
– Я была напугана, – голос Маргарет снова упал до шепота. – Я не знала, что делать, как быть. Рассказать все отцу казалось чем-то немыслимым, я была уверена, что он не поверит мне. Он ценил брата…
– Это было не раз, верно? – предположил он тяжело.
– Да. Это случалось потом еще многажды… Наконец, я все-таки не вытерпела и пожаловалась отцу. Он поверил мне с первой минуты, сразу. И был в бешенстве. Хлопнул дверью моей комнаты; я выскочила за ним в коридор, видела, как с криком «Рудольф, подлец!» он взбегал по лестнице… Вот так я и видела его живым в последний раз, такие слова и были мною слышаны от него последними. Утром возле этой самой лестницы его нашла прислуга – со сломанной шеей.
– Вопрос, который мне следовало бы задать, будет излишен…
– Разумеется, – подтвердила Маргарет, переведя тоскливый взгляд на окно, за которым над низкими крышами соседних зданий неподвижно, безучастно, буднично тлели точки звезд. – Он даже не стал отрицать этого… Утром, когда тело нашли, он так посмотрел на меня, что я похолодела. И сказал, что от захребетников пора было избавиться давно. А после… – она запнулась, уронив взгляд и сжав пальцы до побеления, – он… как никогда раньше… словно вовсе с дешевой трактирной девкой…
Курт увидел, как дрожат тонкие пальцы, как сжались губы, а глаза снова из фиалковых стали темными, точно осенняя вода…
– Ты до сих пор боишься его? – спросил он, придвинувшись ближе. – Неужели ты– до сих пор боишься этого мерзавца?
– Теперь нет. Но тогда – да, тогда я жила в страхе. Сначала я просто ждала, пока ему все это прискучит. Потом… плакала, молилась, прося поразить его громом… чего только я не просила.
– Ясно, – вздохнул он. – Вот оно что…
– Только сейчас – прошу, не надо вещать мне о воле Господней, о том, какая кара ждет его за гробом… – на миг ее голос окреп, а взгляд снова стал твердым. – Не желаю слушать. Оставим это. Мне сейчас не нужен инквизитор Гессе, я хочу говорить с тем, кто
– Хорошо, – послушно согласился он. – Я ничего этого не скажу… И… что же ты сделала?
– Я не вызывала сатанинских созданий и не заключала с ними договоров на свою душу, если ты об этом, – жестко откликнулась она; Курт поморщился.
– Прекрати, Маргарет, – попросил он. – Ты только что сказала сама, что говорить с инквизитором не желаешь; так не надо.
– То, что я вдруг обрела – это пришло ко мне внезапно, само по себе, нежданно; когда он в очередной раз попытался… Тогда я пожелала, чтобы он умер – тотчас же, немедленно. И в тот миг я ощутила это – истекающую из него силу; я не думала тогда о том, насколько это невозможно, неестественно, тогда я просто ухватилась за то, что почувствовала, и… – Маргарет зло усмехнулась. – Это, наверное, за последние годы было самым лучшим моментом в моей жизни – увидеть его лицо, увидеть его глаза, страх в его глазах, почти ужас; как он отпрыгнул от меня, задрожал, точно умирающий… Я сама не осознала тогда, что произошло, но хватило ума и выдержки повести себя должным образом. Я сказала, что, если он тронет меня еще раз, ему не жить.
– И он?..
– Несколько дней он вовсе ко мне не приближался. Ни для чего. Он даже стремился не встречаться со мною в коридорах замка, сказался больным и большее время проводил в своих покоях. Я уже всерьез опасалась, что он… – быстрый взгляд в свою сторону Курт скорее ощутил, нежели увидел, – что он сдаст меня в Друденхаус. Я, наверное, сама тогда испугалась не меньше него. Но вскоре он все-таки ко мне подошел; был сама учтивость. Просил прощения… Я не была убеждена в том, что второй раз мне удастся то же самое, посему – что мне оставалось? Я приняла предложение о перемирии.
– Ты именно тогда и начала собирать все эти… труды о чародействе?
– Да. – Маргарет вскользь улыбнулась – едва-едва, но головы к нему не повернула, по-прежнему глядя в ночное небо за окном. – Уж на то, чтобы понять, что мои новые возможности не имеют ничего общего с Христовой благодатью, моих познаний и здравого смысла хватало. Но каяться в этом и желать от этого освободиться – нет; я намеревалась стать еще сильнее, жаждала знать, как владеть всем этим.
– И тебя никто не учил?
Она резко повернула к нему голову, усмехнувшись так, что стало почти физически больно.
– Сообщников выискиваете, господин дознаватель?
– Не надо, пожалуйста, – возразил Курт, осторожно взяв ее за руку. – Просто пытаюсь представить себе это: ты была одна, обладающая невероятной силой, но не знающая, как приложить ее, силой, за которую можно поплатиться жизнью, а этажом выше… или ниже?.. да все равно… эта мразь, только и ждущая, когда ты проявишь слабость, чтобы отомстить за мгновение своего позора… Почему он до сих пор жив? – понизив голос, спросил он вдруг. – При том, на что ты способна, что ты можешь, почему ты терпишь его в этом мире? Почему не отомстила за все, что он сделал?