Конгрегация. Гексалогия
Шрифт:
– Жребий, брошенный на право принять сию честь от наисветлейшего князя и господина господ Рудольфа Второго фон Люксембурга, Божьей милостью римского короля, повелителя Империи короля Богемии на все времена, нашего милостивого господина и хозяина сего турнира, выпал…
Глашатай ненадолго смолк, словно для того, чтобы перевести дыхание, и так же чуть примолкла толпа, ожидая имени…
– Славному рыцарю и благородному господину, прославившему свое имя в служении трону, Империи и правде…
Зрители затихли почти совершенно, подавшись вперед, навалившись на спины стоящих впереди, чтобы не пропустить имя.
– … Борживою из Свинаржа,
Тишина протянулась еще мгновение, прежде чем снова заполниться криками, приветственными и одобрительными.
Растерянность собравшихся людей тоже не была чем-то нежданным и диковинным, и Рудольф, уходящий к приготовленному для него шатру, где дожидались оруженосцы и свита, не хуже Адельхайды понимал, в чем дело.
Разумеется, никакой жеребьевки не было. Разумеется все было устроено так, чтобы именно и только Свинаржец стал соперником Императора в этом состязании – именно потому, что соперником ему наместник Ауэрбаха никогда не будет. Надразумная, непрошибаемая преданность давнего друга юности своему правителю, из-за которой он и был сослан подальше из Карлштейна, не позволит Борживою на глазах у сотен подданных вышибить из седла наземь правителя Германии, Богемии и прочая. Рудольф наверняка все еще был способен кое-что показать и вряд ли проиграл бы даже в честном поединке… но «вряд ли» – это, все-таки, не «точно», а от случайностей не убережен никто. Сегодня же требовалась только и исключительно победа, и победа не над безвестным, но родовитым юнцом, не над прославленным ветераном, любимцем многих. Давний приятель юных лет подходил как нельзя лучше – обиженным не уйдет никто; Рудольф получит уважение подданных, подданные – отличное зрелище и удовольствие лицезреть удалого воина, а не стареющую развалину, каковой выставляют Императора недруги, а Борживой испытает чувство удовлетворения от того, что поспособствовал возвышению друга и короля…
Глашатай покинул свое место; возня на ристалище стала понемногу затихать, свежий песок, скрывавший кровавые пятна, сиял на солнце желтыми пятнами – поле вновь было готово принять героев этого дня. Крики и шум в толпе тоже чуть поугасли, но всеобщее волнение уже не утихало; на трибунах высоких гостей тоже царило оживление.
Отлично, мысленно констатировала Адельхайда, слушая доносящиеся до нее обрывки разговоров и коротких замечаний. Приглашение ауэрбахского ландсфогта на это празднество и оказанная ему честь заткнут рты тем, кто начинает поговаривать о разладе в рядах императорских сторонников и распускать слухи о том, что бывший любимчик впал за излишнее рвение в немилость, а раз это приключилось со столь близким Императору человеком, то может случиться и с кем угодно другим, а стало быть, служить Его Величеству вообще небезопасно…
– Госпожа фон Рихтхофен…
Адельхайда, обернувшись, вопросительно посмотрела на стража, который должен был находиться в пяти шагах отсюда – там, где солдаты заворачивали всякого, подступившего к местам почетных гостей, не будучи одним из них.
– Госпожа фон Рихтхофен, – повторил страж неуверенно, кивнув за плечо. – Прошу меня простить, если я что-то не так понял и поступаю неверно… Вам просили передать записку.
– Записку? – переспросила она, удивленно приподняв брови, когда солдат подал ей аккуратно сложенный клочок бумаги. – Кто передал?
– Девушка, – пояснил тот, помявшись. – Простолюдинка. Она просила пропустить ее, я, разумеется, запретил ей, и она попросила передать вам это. Я было не хотел, но девица сказала, что это важно. Для вас.
– О, – будто бы припомнив нечто и придав лицу как можно более игривое и беззаботное выражение, согласилась Адельхайда с улыбкой. – Ах, вот что… Да, да. Действительно, я ждала очень важных новостей… Спасибо.
Страж бросил на переданное им послание любопытствующий взгляд и, помедлив, кивнул и отступил.
– Что такое? – чуть слышно поинтересовалась Лотта, когда солдат ушел; Адельхайда исподволь огляделась, пряча клочок бумаги в кулаке, и, не найдя направленных на нее взглядов, осторожно развернула, опустив руки на колени.
Ровным, почти книжным почерком на серой бумажной поверхности было выведено всего несколько слов:
Важные сведения по твоему делу. Ты одна, у площадки торговцев, подле шатра мелочевщика. Сейчас или никогда. Две минуты. Ждать не буду.
– По какому делу? – понизив голос, уточнила Лотта, нахмурясь. – По делу с картой? По архиепископу? Или… И почему на «ты»? кто-то, кого ты знаешь?
– Не малейшего представления, – так же тихо отозвалась Адельхайда, сунув записку в перчатку. – Никто из моих не искал никакой информации, и уж тем более я не ждала ничего от кого-то постороннего.
– Пойти с тобой?
– Через полминуты, – согласилась она, бросив взгляд вокруг; на их трибуну никто не смотрел, соседи были поглощены обсуждением предстоящего поединка, и Адельхайда, помедлив, осторожно поднялась и попятилась. – К нам не подходи, кто бы там ни оказался. Встань в стороне и наблюдай.
Сойдя с возвышения, сколоченного из свежих досок, Адельхайда оглянулась, удостоверившись, что ничей взгляд не следует за нею, и торопливо зашагала прочь от ристалища, туда, где расположились многочисленные шатры торговцев. Толпу с этой части поля оттеснили, и палатка продавца бытовой мелочи угадывалась издали, украшенная привязанными к навершию разноцветными лентами. Вокруг палаток людей было множество (все-таки, нашлось и немало тех, кого происходящее вне пределов ристалища интересовало куда больше, чем вершащееся внутри него), и увидеть кого-либо, стоящего неподвижно в ожидании, было просто невозможно. Адельхайда приостановилась, всматриваясь в людскую сутолоку, пытаясь просчитать мысленно, сколько времени прошло с того мгновения, как таинственное послание было вручено стражу у трибун. «Две минуты»… Откуда и почему именно две минуты? Неведомый информатор преследуем? Известен и боится мозолить окружающим глаза? Подневолен и не имеет возможности отлучиться надолго? Может, женщина? Это объяснило бы и обращение на «ты» в письме…
Внезапно раздавшийся с трибуны вскрик Адельхайда сначала не отделила от прочих возгласов, все еще звучавших то здесь, то там, и лишь спустя два мгновения, запоздало, разум смог осознать, что это не восторженное восклицание, не возмущенный визг обиженной супруги или дочери, увидевшей под ногами полевую мышь. Кто-то именно вскрикнул, и в крике этом было удивление, замешанное на явном, неприкрытом страхе. Адельхайда обернулась, увидя, как на ближней трибуне вскочила на ноги дама в расшитом серебром пунцовом платье, указывая на то-то, что отсюда нельзя было рассмотреть, и сидящие подле нее мужчины подпрыгнули, тоже издав неподобающе испуганные восклицания. С дальней трибуны донесся еще один крик, где-то кто-то откровенно завизжал…