Конкурс красоты
Шрифт:
— Об обоих, мой милый. Я уверен, у тебя получится. Вы, варвары, лишены чувства истории — поэтому ты сможешь написать про меня правдиво. Я познакомлю тебя с живыми свидетелями моей биографии...
— Они здесь? В Академии?
— Они будут здесь... Как ты относишься к призракам?
— Душам мертвых?
Смех клокочет под маской. Маска сползает, оголив пустынный пейзаж лба. высохшими руслами тянутся морщины...
— Мертвые, мой милый Старлаб, интересуют гадателей, а не философов. Философа интересуют призраки живых — прежде всего его самого.
—
— Не говорил ли я тебе, что философ — человек, изучающий собственные призраки? Ведущий с ними увлекательную беседу? Подлинное самопознание, Старлаб, это искусство вызывать собственные призраки и спрашивать их, спрашивать, спрашивать!
— Но, Пла... Академик! Призраки бывают только у умерших, у живых же имеется душа. Так говорят в Академии.
— В Академии!
— Старлаб, запомни: моя Академия — это место, куда люди приходят со своими опасными заблуждениями для того, чтобы заменить их здесь на безопасные.
— Если то, что я слышал, было заблуждением, — то что же тогда истина?
Под маской задумались. Потом снова зашевелились губы:
— Истина — это заблуждение, дальше которого уже невозможно блуждать. Остается только умолкнуть.
— Но ты — ты же продолжаешь говорить!
— Я говорю только с призраками… Только с призраками.
— Сейчас ты говоришь со мной.
— Потому что ты тоже...
— Нет!
— Да. Что, по-твоему, Старлаб, ты делаешь в нашем времени?
— Ты хочешь сказать, что я — из будущего?
— Нет. Ты из места, где нет ни прошлого, ни будущего. Прошлое у вас запретили, будущего еще не придумали. А настоящее просто украли.. Ты из Центра мира. А когда находишься в центре, время уже не нужно. Нужно только постоянно делать одно и то же. Одно и то же. Каждое утро чистить подгнившие за ночь зубы. Каждый день созерцать кожуру мандарина...
— Еще свое отражение в зеркале...
— Это одно и то же. Когда из человека высасывают настоящее, как желток из яйца, ему остается только любоваться в зеркало на свою скорлупу.
— Кто у нас похитил настоящее?!
— Тише... Не разбуди моих учеников. Поверь, нет ничего хуже учеников и последователей, бодрствующих ночью. Все сомнения зарождаются в часы бессонниц, как личинки капустницы. Если у тебя когда-нибудь будет своя философская школа, следи за тем, чтобы твои последователи хорошо спали... О чем я? Кто похитил у вас настоящее? Я думаю, те, кто похитил, сами не знают об этом. Может, только догадываются. И сами боятся этих догадок. Потому что, как только они понимают, что они — это и есть они, — наступает смерть.
— О ком ты говоришь, Платон?
Старлаб стоял напротив Платона, встряхивая руками; ему казалось, что руки наполняются мрамором.
— Была такая страна, Атлантида.
Желтое пятно в центре атлантической синевы. Тяжелые сладкие ливни над пьяными от плодородия нивами. Женщины с голыми, пахнущими травой бедрами, по которым стекают капли дождя. Пятна солнца на трясущихся от смеха животах. Мужчины с кипящим, как облако, мозгом и языком, подобным молнии. Стада детей, бредущих на тонких пыльных ногах в школу. Веселый смех стариков и старух, нарядившихся в ожидании легкой смерти.
Жители Атлантиды достигли всего. У них есть Все. Большое, сладкое сверху, соленое снизу и приперченное по бокам — Все.
И когда они поняли (а они долго отказывались это понимать), что у них есть все, они стали искать то, чего им не хватает.
Женщины с усыпанными дождем бедрами, мужчины с молнией в теплых ртах; дети, дерущиеся в зарослях лимонника возле школы…
Они молча поднялись и отправились узнавать, чего им не хватает.
Там, где есть все, должен быть философ. И он был в Атлантиде, свой философ, удобный и безопасный, как бритвенный станок. Философ, заправленный качественной нержавеющей мудростью. Осторожно, чтобы не поранить, сбривающий поросль бесплодных сомнений с солнечной кожи сограждан. Обворовав философов прошлого, он постепенно начал воровать из будущего, переписывая у своих еще не родившихся последователей целые страницы. Эта самая бессовестная разновидность плагиата считалась признаком гениальности.
И вот жители Атлантиды пришли к философу, жалуясь на то, что у них есть все и они не знают, чего им не хватает.
Философ посмотрел на них. Тени от облаков пятнами скользили по бесконечным головам с черными дырочками распахнутых от нетерпения ртов. И эти дырочки нужно было срочно зашпаклевать простой и быстросхватывающейся Идеей.
И философ произнес: “Капитуляция”.
Облака замерли, зато забурлили головы. Капитуляция! Нам не хватало капитуляции! Нам нужна капитуляция!
В тот вечер жители Атлантиды спокойно ели, пили, плясали, пели и, запив ужин солоноватым вином любви, спокойно отходили ко сну. В последний раз.
Со следующего дня они начали судорожно искать, кому бы капитулировать. Был объявлен конкурс, создан специальный совет. Совет заседал при факелах и наблюдал, чтобы отбор кандидатов, с которыми можно было бы заключить пакт о капитуляции, происходил честно и прозрачно.
Стали приплывать первые робкие претенденты.
Прибыли египтяне на большой надувной пирамиде, долго ходили, выпучив глаза и выставив перед собой согнутые руки. Уплыли.
Прибыли иудеи, заявили: всем сделать обрезание, не есть свинины и не трогать диссидентов. “Кого?” — переспросил отборочный совет. Не договорились. Уплыли.
Прибыли греки на многих кораблях, требовали вернуть какую-то Ленку-Подстилку. “Кого?” — переспросил отборочный совет. Вперед вышел подслеповатый грек, ударил в струны, долго объяснял, кого. “Да идите вы в Трою!” — не выдержал совет. Уплыли.
Остров истекал ожиданием. Наконец, прибыли те, кого все ждали.
Никто не запомнил их лиц, их имен, их богов. Тусклый хозяйский взгляд; голос, звуки которого не впитывались памятью. Приплыли, потрепали по щеке детей, оказали почтение старцам, запечатлели гигиеничный братский поцелуй. Подписали пакт, уплыли.