Конкурс песочных фигур
Шрифт:
Карина шагнула вперед, но Володя и не думал отходить в сторону.
– Послушай, мне некогда, – уже раздраженно сказала она, пытаясь его обойти, но он продолжал загораживать дорогу:
– Да ты же замерзла совсем! Давай в «Три пескаря» зайдем, погреешься. А я опять звонил, звонил…
Он что, всерьез думает, что с ней можно так обращаться?! Как ни в чем не бывало на чашку кофе приглашать?! Может, рассчитывает, что вообще все дальше пойдет как ни в чем не бывало?
– Только что из «Трех пескарей»! – процедила Карина, сдерживаясь изо всех сил. – Павлик угостил меня прекрасным кофе! – А это еще зачем вылетело – цену себе набивать? Кто же и отвязывается от кавалера, и кокетничает одновременно! И рассердилась
– Я только хотел сказать, – начал Володя, но Карина отрезала:
– Не надо! Мы с тобой почти год только и делали, что говорили на разные темы! И я считаю, что все уже сказано! Ты и сам видишь, что дальше ничего хорошего не выходит.
Она пыталась двинуться дальше, но чертов Володя каждый раз делал шаг в ту же сторону и просто никуда ее не пускал! Со стороны это, должно быть, выглядело забавно – двое взрослых то ли дурачатся, то ли сейчас закатят уличный скандал. Тогда Карина все-таки вышла из себя и набрала побольше воздуха:
– Непонятно? Сказать как есть? Мне надоели испорченные выходные! Мне надоели твои выходки! Мне надоело, что ты то начинаешь кричать, то выскакиваешь из дома как ошпаренный! Мне…
Но Володя не дал ей завершить логическую цепочку и заговорил сам, совсем негромко, но так твердо, что не прервешь. О том, что не с того начал разговор, потому что обрадовался, неожиданно увидев ее, а на самом деле хотел извиниться, и звонил поэтому, и для него это необыкновенно важно, и потому она должна его выслушать. Звучало убедительно, причем он хоть и волновался, но не был взвинчен, как сама Карина, отвечать на обвинения и выдвигать собственные не собирался, и она поневоле начала остывать. Кажется, это как с Павликом Медведевым – придется выслушать до конца, а потом они просто разойдутся в разные стороны. Может, так и лучше – оставит за собой последнее слово, заткнет свое мужское самолюбие, – чем яд потом копить. Володя накинул ей на плечи свою куртку и дорожную сумку подхватил, явно давая понять, что в две минуты не уложится, а воротник придерживал рукой, чтобы не раздувало ветром, да так крепко, что не двинуться.
Вот только говорил он что-то не то. После нормальных извинений, которые ее обезоружили, Карина потеряла логическую нить. Речь шла уже почему-то о семейной жизни его родителей, которая ему всегда казалась безобразной, потому что отец любил изображать Отелло, и даже когда уже перестал таскать маму повсюду с собой – и на вечеринки, и в долгие творческие поездки, а ездили с ним всякие подружки, и у мамы давно была собственная комната, – все равно время от времени устраивал скандалы. Юному Володе скандалы казались дикими, поводы – надуманными до смехотворного, и он, жалея, естественно, маму, непримиримо считал, что ни к чему решаться на совместную жизнь, если не умеешь ни элементарно держать себя в руках, ни даже понять, что тебе нужно – жена или девочки. И очень гордился собственной выдержкой, всячески ее закаляя и лелея в противовес отцовскому буйству. И только сейчас понял, как тяжело приходилось отцу. Как это вообще тяжело – сохранять хладнокровие перед любимой женщиной – Карина иронично хмыкнула, – даже если знаешь в глубине души, что тебе все только показалось, а она в ответ лишь горделиво отворачивается, вместо того чтобы взять и просто сказать, что он лучше Иванова, Петрова и Сидорова, вместе взятых. Это глупо, но иногда это так надо услышать! А уж если точно знаешь, что ничего не кажется и тебе, как бобику, позволяют только палочку нести, то начинаешь бунтовать, забыв и про хваленую выдержку, и про то, как нелепо в этот момент выглядишь. И он от себя такого не ожидал, потому что ничего подобного с ним не было, но уже взял себя в руки. Если даже в нем скверная наследственность сказывается, это не значит, что он с ней не справится.
– …Я даже думать не хочу, что совсем все испортил! Мне этот год так дорог – вот ткни в календарь куда угодно, в любой выходной, и я скажу, где мы были с тобой в этот день, и что ты говорила, и какая погода была! А Борьки и Павлики всякие – так я понимаю, что ты ведь здесь обживаешься, и новые знакомые должны появляться, и подружки, вроде Светы. Как же без этого. У меня было время подумать, что важно не то, как ты к ним относишься, а как ко мне… И циклоп – ерунда, я ведь уже знаю твой характер, это же не щелчок по носу, а просто шутка…
Карина слушала монолог, скосив глаза на часики, потом продела руки в рукава и плотнее запахнула серую куртку. Внутри оказалась какая-то колючка, но было не до нее. Услышав про феноменальную Володину память, она чуть не развеселилась и уже хотела достать карманный календарик и заняться проверкой – совсем забыв, что ждет, когда все закончится. Но на последней фразе споткнулась и следующие уже не слышала.
– Какой щелчок? – перебила она. – Какая шутка?
Она вгляделась в Володины глаза, такие взволнованные, такие честные, – он, не отпуская воротника, притягивал ее все ближе для пущей убедительности, – сейчас они просто лбами столкнутся. Он что же, убеждает ее в том, что циклоп был безобидной шуточкой, а не ядовитой насмешкой, – и это в тот момент, когда она вцепилась в него обеими руками, чтобы никуда не отпустить из Карачарова? Он и себя в этом убеждает? Да тут самолюбия не то что вагон, его просто немерено!
– Послушай, Головин, – покачала головой Карина. – Ты, конечно, лучше Иванова, Петрова и Сидорова, вместе взятых, но ты ничего не понимаешь!
– Чего не понимаю? – остановился он с разбегу.
Янтарные, медовые, со всей своей лунной географией глаза смотрели на него непонятно, оттого что очень близко, – но нет, они улыбаются!
– Совсем ничего.
– Ну и ладно! – Володя был с этим согласен, так же как когда-то идти не в ресторан ужинать, а гулять, и, наконец-то отпустив воротник, бережно застегивал все пуговицы на куртке, сверху донизу.
– Вижу, нам еще говорить и говорить. Год – это мало.
Карина старалась не улыбаться, чтобы опять не заподозрили в хохмах. Она ошеломленно размышляла, что же ужаснее – то, что они случайно друг друга не поняли, думая один про Фому, другой про Ерему, или то, что это так же случайно выяснилось. Ведь этого могло бы не произойти! А Володя кивал, понимая, что самое тяжелое почему-то уже позади и что разговоры окончены, но на всякий случай продолжал крепко держать ее за плечи.
– А тетины соседи, которые наблюдают из окон и с балконов, разочарованно расходятся – побоища не будет.
Володя невольно вскинул голову на «зефир» – в окнах никого не было.
– Уже разошлись, – пояснила Карина. – Ничего интересного… А знаешь, и мои родители все время что-то выясняли на повышенных тонах. И я думала, что уж у меня-то будет правильная семья! Уж я-то знаю, что мне надо, в отличие от них… Кстати, тебе тоже не мешает разобраться, чего ты хочешь. Говорят, помогает.
– Я разобрался. Я хочу растопить камин и согреть тебя как следует.Карина представила долгий путь отсюда до Белой Горки, но Володя уже поймал машину, открыл дверцу и, задвинув девушку в теплый салон, нырнул следом на заднее сиденье, продолжая сжимать ее плечи обеими руками.
– Здравствуйте, Владимир Глебович! Не узнали? Я Гусятников! Вас домой, да? Да я знаю, куда ехать!
Водитель, оказавшийся каким-то Володиным знакомым, болтал всю дорогу про предстоящий День города и какие-то воздушные шары.
– А прокатиться можно будет, не знаете? Или только спортсмены полетят? Это ведь Роман Григорьевич организует? Ну да, как же без него! В прошлый раз, помните, они аж до Зеленограда, что ли, долетели! А вы сами не собираетесь? А я бы попробовал! – и дальше в том же духе.