Консерватизм в прошлом и настоящем

Рахшмир Павел Юхимович

До осени 1951 г. длился; период пребывания консерваторов в оппозиции, когда у них было время для анализа, извлечения уроков.

Наиболее дальновидные консерваторы готовились к новым условиям загодя. Уже в 1941 г. возник комитет по послевоенным проблемам во главе с влиятельным консервативным политическим деятелем Р. Батлером. В 1945 г. этот комитет был преобразован в Консультативный комитет по политике и политическому образованию. С 1943 г. стала функционировать торийская группа по реформе; ключевыми фигурами в ней были лорд Хинчингбрук, П. Торникрофт, К. Хогг (позднее лорд Хэйлшем). Здесь собрались преимущественно консерваторы нового поколения, понимавшие необходимость обновления консервативной политики. Как отмечал канадский историк Д. Хоффман, эта группа продолжала традицию дизраэлевской «Молодой Англии», Рандольфа Черчилля, Комитета по социальной реформе Ф. Э. Смита^{216}.

Самыми энергичными и влиятельными поборниками адаптации к новым условиям были Р. Батлер и Г. Макмиллан. В 30-х годах традиционалистским кругам консервативной партии Макмиллан казался опасным реформатором, предлагаемый им «средний путь» чересчур левым. Теперь макмиллайовская концепция «среднего пути» начала завоевывать признание. Вспоминая первые послевоенные годы, Макмиллан писал в своих мемуарах, что тогда уже нельзя было ограничиваться задачами, поставленными когда-то Дизраэли. Главной целью консервативной партии стал теперь «синтез свободного предпринимательства и коллективизма»^{217}.

Однако перевести консервативную партию на «средний путь» оказалось нелегким делом. Сдвиг в ее политике происходил не сам по себе, а в процессе напряженной внутренней борьбы, поэтому он и растянулся почти на десятилетие. Немаловажную роль сыграла в этом и позиция лидера партии У. Черчилля. «Черчиллевское течение консерватизма, — пишет британский консервативный историк Д. Рэмсден, — не внесло сколько-нибудь значительного вклада в переосмысление партийной политики и философии… его влияние было скорее негативным, чем позитивным»^{218}. Правда, внимание Черчилля поглощали в основном внешнеполитические проблемы, он не любил вникать в детали социально-экономической политики; поэтому сторонники реформ получили значительную свободу действий. Кроме того, Макмиллан и Батлер не упускали случая подчеркнуть, что предлагаемая ими линия является естественным продолжением «торийской демократии», поборником которой считался отец лидера партии — Рандольф Черчилль. Иногда убедить Черчилля помогал консервативным реформаторам А. Иден.

Член Консервативного исследовательского отдела лорд Фрейзер оф Килморак писал о Батлере: «Он был единственной личностью в высших кругах, кто реально вносил энергию и последовательность в осуществление ее политики». Сравнивая Батлера с Макмилланом, он отмечал: «Макмиллан был следующим за Батлером по силе влияния, но вместе с тем это влияние было относительно ограниченным, поскольку у него не было серьезной опоры в партии, а у Батлера она была»^{219}. Дело в том, что Батлеру удалось взять под контроль ряд важных партийных органов, в том числе Комитет по выработке индустриальной политики, Консервативный исследовательский отдел, практически всю сферу партийного просвещения.

Чтобы придать своим устремлениям более приемлемый вид, сторонники реформ делали упор на традицию, т. е. новое подавалось в традиционалистской упаковке. Не случайно они так часто апеллировали к наследию Дизраэли. Центральное партийное бюро и Консервативный политический центр опубликовали новые издания его речей, брошюру со списком социальных реформ, проведенных консерваторами. Макмиллану импонировал Дизраэли, симпатии Батлера склонялись скорее к Пилю.

Важнейшим итогом деятельности консервативных реформаторов по выработке своего «нового курса» партии явилась «Промышленная хартия». Главным ее творцом по праву считается Батлер; в написании этого документа велика была роль и Макмиллана. Однако превратить хартию в официальную линию партии было еще сложней, чем ее разработать. И в этом ее создатели проявили тактическое мастерство. Для подготовки документа был создан специальный комитет, в его состав привлекли и консерваторов-заднескамеечников, чтобы нейтрализовать их возможную оппозицию. Д. Рэмсден подчеркивает, что сам документ был совершенно сознательно написан в «невызывающих, неясных и успокоительных тонах: отсюда та относительная легкость, с которой он был принят в качестве изложения партийной политики Черчиллем и конференцией»^{220}. Начало хартии, пишет Д. Хоффман, должно было успокоить самых ревностных защитников свободы предпринимательства: «Наша неизменная цель — освободить промышленность от ненужного контроля и ограничений. Мы желаем заменить теперешний паралич… системой свободного предпринимательства, которая обладает авторитетом и которая примиряет потребность в централизованном управлении с поощрением индивидуальных усилий»^{221}. Но, в сущности, «Промышленная хартия» воспроизводила основные параметры кейнсианской модели ГМК, введенной в Англии лейбористским правительством. Фактически были признаны социальные мероприятия лейбористов в духе «государства всеобщего благоденствия». Даже отвергая в принципе национализацию, хартия не покушалась на национализированные лейбористами угольную промышленность, железные дороги, Английский банк. Высказывалось намерение вернуть в частные руки только металлургию.

На партийной конференции в Брайтоне (1947 г.) подавляющее большинство делегатов одобрило хартию; против было подано только три голоса. Однако это голосование не отражало истинного отношения к ней в партии. Сторонникам реформ невольно помогли наиболее яростные противники хартии, особенно У. Смитерс. Многие английские авторы признают, что экстремизм Смитерса, клеймившего государственное вмешательство как социализм, оттолкнул часть делегатов от оппозиции хартии. Если бы вместо столь резкой отповеди противники документа занялись критикой его частностей, дело могло бы принять иной оборот. Тем более что сам Черчилль отнесся к хартии без энтузиазма. Когда представитель реформистского течения Р. Модлинг по просьбе лидера, работавшего над заключительной-речью в Брайтоне, изложил в нескольких строках суть «Промышленной хартии», Черчилль заявил, что не согласен ни с одним ее словом. Модлингу пришлось напомнить главе партии, что документ уже принят конференцией. Тогда Черчилль все же включил написанный Модлингом текст в свою речь, но зачитал его «с рассчитанной холодностью, которую он всегда придавал пассажам в своих речах… написанных другими»^{222}. Р. Блейк сравнивал «Промышленную хартию» по ее значению в истории консервативной партии с речами Дизраэли 1872 г., оговариваясь при этом, что ей как плоду коллективного труда «не хватало дизраэлевской риторики и окраски»^{223}.

Идейно-политическая перестройка, несомненно, дала результаты. В 1951 г. консерваторы вернулись к власти и удерживали ее в течение 13 лет. Их успеху в 1951 г., конечно, способствовала утрата лейбористами былой популярности. Идейно и организационно обновленные консерваторы продемонстрировали, что они учли опыт прошлого и чувствуют пульс времени. Тот факт, что Батлер возглавил в кабинете Черчилля министерство финансов, должен был подтвердить, что партия стала на стезю реформистского консерватизма.

Собственно говоря, Батлер, Макмиллан и их сторонники осуществили традиционный маневр, с успехом проделанный Дизраэли по отношению к либералам; они похитили снаряжение у замешкавшихся лейбористов. «Мы должны были убедить массовый послевоенный электорат в том, что мы признали необходимость полной занятости и государства всеобщего благоденствия; что мы признали необходимость централизованного планирования», — писал Г. Макмиллан в своих мемуарах. «Мы, — продолжал он, — создали популярность позиции между старым либерализмом и новым социализмом. Я был убежден, что многие на правом фланге лейбористской партии работали над подобным синтезом»^{224}.

Не случайно в 50-х годах влиятельный английский еженедельник «Экономист» ввел в обиход новый термин «батскеллизм», производный от фамилии Батлера, олицетворявшего реформистский консерватизм, и правого лейбористского лидера X. Гейтскелла. С того времени стали говорить о «батскеллистском консенсусе» — английском варианте американского либерально-консервативного консенсуса. Батскеллизм стал возможным в результате продвижения навстречу друг другу умеренных консерваторов и правых лейбористов. Он, однако, не означал полной идентичности позиций, у сторон сохранились различия в подходах. Консерваторы-реформисты стояли на правокейнсианских позициях, а лейбористы — на левокейнсианских. В соответствии с консервативным подходом главное состояло в том, чтобы обеспечить экономический рост, тогда общий «пирог», т. е. общественный продукт, увеличится и всем без исключения достанется по большему куску: поэтому нет смысла ставить вопрос о перераспределении богатства. Правые же лейбористы стояли на том, что кроме экономического роста и высокой занятости необходимо более справедливое распределение. Каждая сторона была убеждена, что кейнсианская модель может эффективно обеспечить ее специфические интересы и позиции.

Было бы упрощением считать, что все консерваторы безоговорочно приняли «батскеллистский консенсус». Многих из них раздражал сам факт, что имя видного консервативного деятеля соединяется с именем лейбористского лидера, пусть даже правого. Это было одной из причин, почему Батлеру не удалось стать преемником А. Идена на посту премьер-министра. Конечно, более важную роль сыграла его недостаточно жесткая позиция во время Суэцкого кризиса 1956 г., но нельзя сбрасывать со счетов и негативного отношения традиционалистов к его курсу в социально-экономической области. Тем не менее преемником Идена в 1957 г. стал Макмиллан, являвшийся, как уже отмечалось, сторонником того же курса, что и Батлер.