Конспираторы
Шрифт:
Джонатан берет газеты, которые уже листал, делает вид, будто внимательно читает. Выжидает время, молча переворачивая страницы, потом, искусно изображая волнение, восклицает:
— Вы та самая Аямэй, героиня студенческого бунта! Так вот почему вы не можете вернуться в Китай?
— Да, я Аямэй.
Он тычет пальцем в снимок на журнальной странице: молоденькая китаянка сидит на ступеньках памятника в центре площади Тяньаньмынь, с сигаретой в одной руке и зонтом в другой.
— Я помню, будто это было вчера. Ваша фотография меня как громом поразила. Я влюбился в эту бунтарку. Аямэй, это действительно вы? — Не дожидаясь ответа,
— Для начала давайте перейдем на «ты», вы не против?
Джонатан мысленно переводит дыхание. Эта женщина — запертый сейф, но он подобрал ключ. На сегодня достаточно! Теперь остается играть роль оробевшего и зачарованного программиста. Сыплются заранее заготовленные реплики: ему было тогда всего двадцать четыре года, он работал в американской компании в Сингапуре. В защиту студентов с Тяньаньмынь он подписывал петиции, посылал для них деньги. Впервые его так живо затронуло событие международной политики. С экрана телевизора Аямэй, студентка с длинными косами, открыла ему, что существуют люди, отринувшие законы продажного мира. Как все, кто оторван от родины, он проводил выходные в кабаках, напивался и возвращался домой со случайными девками. Но лица юных китайцев, объявивших голодовку, запали ему в душу. Насмотревшись на их исхудавшие тела и одухотворенные взгляды, он проникся отвращением к пустым глазам азиаток, нелепых на высоких каблуках, и белых гостей с их сальным смехом. Он понял, что деньги, власть и удовольствия ведут человека прямиком в небытие, что в жизни есть иные ценности, кроме тех, что вдалбливают в американских университетах: преуспеяние, обладание, потребление. А потом однажды вечером по телевизору — войска, танки, пальба…
Джонатан умолкает. Аямэй не дает затянуться молчанию. Расспрашивает его. Он не выходит из роли: теперь это человек, постепенно преодолевающий робость перед женщиной своей мечты. Устремив взгляд в несуществующее прошлое, он рассказывает о детстве в Сан-Франциско, о большом доме с видом на залив, о родителях, которые заставляли его учить французский. Они погибли в автокатастрофе, когда ему было пятнадцать лет. Началась долгая тяжба из-за наследства. Братья и сестры стали врагами. Его пытались оставить ни с чем, оспорив законность процедуры усыновления. Он поступил в Массачусетсский технологический институт и с того времени каждое лето ездил во Францию. Проработав полтора года в Силиконовой Долине, он покинул Соединенные Штаты. Малайзия, Сингапур, Гонконг, его несло к неведомому, к новым, все более далеким горизонтам.
Решив, что лжи пока достаточно, он задает ей встречный вопрос:
— А ты когда потеряла родителей?
— У моего отца случился инфаркт в тот день, когда военные пришли в дом с обыском. Два года спустя мать сбила машина. Я узнала об их смерти, только когда мне удалось добраться до Гонконга, летом девяносто первого.
— Теперь я понимаю, почему ты не любишь об этом говорить. Извини.
— Ничего, не страшно… Нет, — поправляется она, — страшно. Это моя вина…
Они смотрят друг на друга так, словно каждый видит собственную боль на лице другого.
— Ты жалеешь о Тяньаньмынь?
— И да, и нет.
— Тебя это мучает?
— Иногда я просыпаюсь среди ночи.
— Ты сочла меня смешным и самонадеянным, когда я сказал, что могу тебе помочь.
Она заглядывает ему в глаза.
— Помоги мне, ты ведь можешь?
— Ты опять смеешься надо мной? — фыркает он.
Она качает головой:
— Нет.
Джонатан вновь призывает на помощь красноречие:
— Вам удалось уйти от китайской армии — и от воспоминаний вы сумеете освободиться. Вы сильная женщина. Вам никто не нужен. Простите, никак не получается говорить вам «ты».
— Еще воды?
Он встает.
— Я злоупотребляю вашим гостеприимством.
Она тоже переходит на «вы»:
— Вовсе вы не злоупотребляете моим гостеприимством. Мне очень приятно.
Иные дистанции сближают. За щитом из почтительного лексикона Джонатан переходит в наступление:
— Вы позволите мне пригласить вас как-нибудь поужинать?
Она опускает голову:
— Когда хотите.
— До скорого.
И он слегка кланяется ей на восточный манер.
Закрываются двери лифта. Джонатан смотрит на часы. Ровно девятнадцать часов, ни минутой больше. Он уложился в намеченный срок. Ему удалось добиться обещания поужинать наедине, не затягивая встречу.
Глядя в зеркало, он улыбается.
Лифт, поскрипывая, спускается на четвертый этаж.
— Когда я приехала в Париж, для меня было откровением, что я никогда в жизни не держала в руках ножа и вилки! В первый вечер председатель Национального собрания пригласил меня на ужин в свою резиденцию, особняк де Лассэ. За меня поднимали тосты, говорили приветственные речи, а я думала только об одном: возле моей тарелки было полно вилок и вилочек, с какой начинать? К счастью, официальные лица набросились на еду, и я смогла все повторять за ними.
— Представляю, как я был смешон, когда мне впервые дали в руки палочки. Мало-мальски разобравшись, как ими пользоваться, я приступил к «львиной голове», знаешь эти огромные фрикадельки, думал, это легко. В общем, она вылетела с тарелки, покатилась по столу и упала на юбку моей соседки, а это была представительница фирмы, приехавшая обсудить условия контракта…
Оба от души смеются.
Их разговор прерывает появление метрдотеля во фраке.
— Добрый вечер, мадам, мсье, вы уже выбрали?
— Будьте любезны, вы не могли бы мне объяснить, что такое «Снег ранней весны»?
— Это салат из сезонных овощей по выбору шеф-повара, проваренных в бульоне из птицы, к нему подается соус с кориандром и фуагра в отваренном на пару листе китайского салата.
— А «Душистая весенняя ночь»?
— Филе утки с анисовым ароматом, подается с соусом из личи, под личи и манговым желе.
— Хорошо, я возьму сезонные овощи. А ты, Джонатан?
— Утку.
— Сомелье сию минуту к вам подойдет.
— Нет, спасибо, мы не пьем. Бутылку воды, пожалуйста.
— С газом или без газа?
— С газом, ты будешь?
— Очень хорошо.
— Благодарю вас. Желаю приятного вечера.
Дождавшись, когда метрдотель удалится, Джонатан берет ладонь Аямэй в свои. Она пытается отнять руку. Он держит крепко.
— Тебе нравится этот ресторан?
— Да.
— Ты здесь бывала?
— Никогда.
— А ведь иностранцы обожают сюда ходить.
— Я не туристка. Я просто проездом.