Контакт
Шрифт:
– У нас все, - докладывает динамик на стене голосом Редфорда.
Раздолин бросает взгляд на круглые стенные электрические часы с резко бегущей большой секундной стрелкой, подходит к микрофону - вспыхнула красная кнопка - и говорит, обернувшись к иллюминатору:
– Молодцы, Девятнадцать минут. Это уже не сорок три.
Один из космонавтов смотрит на ручные часы, и динамик возражает несколько обиженным голосом Лежа вы:
– Не, девятнадцать, а семнадцать. Я точно засекал.
– Пусть так, - соглашается Раздолин.
– Все. Отбой. Всем на обед.
Тихо шевеля ластами, тройка плывет к подводному дому...
9 сентября,
Сеанс связи с орбитальной станцией "МИР-4". У микрофона - японский профессор Ятаки, один из спутников Зуева по космическому путешествию.
– По уточненным данным подтверждается гипотеза, высказанная за несколько часов до нашего старта уважаемым профессором Ленноном: размеры излучателя действительно не превышают в миделе [мидель - среднее поперечное сечение судна, дирижабля, крыла самолета или ракеты] 30 квадратных метров, - говорит японец.
– Для межзвездного пилотируемого космического корабля подобные размеры представляются невероятно скромными, если не сказать фантастическими. Точное, в пределах одной сотой процента, расположение излучателя в той точке пространства, где взаимно нейтрализуются силы притяжения Земли и Луны, говорит о высокой чувствительности гравитационной аппаратуры и стремлении к оптимизации траектории. Такое впечатление, что на излучателе тщательно экономят энергию за счет траектории и одновременно излучают ее столько, сколько с трудом могут выработать все электростанции Земли. Но самая большая загадка для нас сегодня: почему он такой маленький? По всем расчетам, он не может быть таким маленьким. Мы могли бы попытаться дать какое-то толкование излучателю, если бы он был хотя бы в сто раз больше, а еще лучше - в тысячу. Но сейчас...
9 сентября, вторник. Дно Черного моря.
Подводный дом "Атлантида". За столом, вокруг яичницы - гордости Стейнберга - и прочих земных яств разместились космонавты в трусах и мягких махровых пляжных рубашках. Спор, разумеется, продолжается:
– Если ты прав, - горячо говорит Лежава Леннону, - то объясни, зачем мы возимся с этой лазерной системой?
– Затем, что наши радиосигналы "Протей" будет глушить, - говорит Раздолин, отрезая себе добрый ломоть консервированной ветчины.
– Но если мы полетим к Марсу, она не должна нам мешать!
– замечает Редфорд.
– Объясни ему, Майкл, ты же астроном.
– Достаточно "Протею" переместиться по его сегодняшней орбите на 15 градусов, и они будут глушить нас по всей нашей траектории, не говоря о том, что Земля не всегда сможет выйти на связь с нами, - холодно говорит Леннон.
– Да о чем ты говоришь! Если они захотят, с излучателями такой мощности они пикнуть нам не дадут ни вблизи Земли, ни у Марса.
– Говорите, что хотите, а я уверен, что мы полетим к нему навстречу, мотает головой Раздолин.
– Я не знаток русского языка, - замечает Стейнберг, - но об одном и том же вы говорите, то "он", то "она", то "они".
– О, как много я отдал бы, чтобы узнать, кто же это "он" - пилотируемый корабль или "она" - автоматическая станция!
– восклицает Лежава.
– А если это "оно"?
– смеется Раздолин.
– Нечто третье, ни на что не похожее?
Редфорд встает из-за стола, отходит к телевизору и включает только изображение. Красные и белые футболисты бесшумно резвятся на зеленом поле.
– Хочу проверить часы, - не оборачиваясь, объясняет Редфорд.
Резкий скачек на экране телевизора, изображение запрыгало, пошло рябью. Все
– Все точно, - спокойно говорит Редфорд и возвращается к столу.
– Поразительно! Как будто ничего не произошло. Все уже привыкли к тому, что телевизор не должен работать, - говорит Лежава.
– Иногда мне кажется, что эти "марсиане" были всегда.
– Приспособляемость к обстоятельствам не слабость, а сила человеческого рода, - говорит Стейнберг.
– А потом люди верят, что пришельцами занимаются разные ученые, которые не дадут их в обиду. Мы уже много знаем, а завтра будем знать еще больше...
– А послезавтра еще больше, - одними губами улыбается Леннон.
– О, как я ненавижу бюрократов! Конгресс не может договориться с НАСА, НАСА не хочет принимать решений без сенатской комиссии по космосу, комиссия согласовывает свои выводы с астронавтическим комитетом палаты представителей...
– А в результате?
– перебивает его спокойный голос Редфорда.
– А в результате мы наслаждаемся жизнью, а "Протей" летает, раздраженно заключает Леннон.
– И, кстати, это уже мало кого волнует, - грустно говорит Редфорд. Интереса к "Протею" хватило на неделю, А если бы не помехи радиосвязи, о нем бы вообще не вспоминали. 90 процентов людей не могут даже представить себе масштаб случившегося "Протей" в принципе не мешает делать бизнес, почему же он должен волновать людей? А вот твоему бизнесу он мешает, и ты волнуешься.
– Он оборачивается к Леннону.
– И бизнесу Джона он тоже мешает, и Джон тоже волнуется...
– Ну при чем здесь бизнес, Алан?
– поморщился Раздолин.
– "Протей" проблема не экономическая и не техническая, а мировоззренческая. Мы верим, что Вселенная бесконечна, что она познаваема и что за правду по-прежнему стоит отдать жизнь, а уж тем более частицу материального благополучия. Пусть на один легковой автомобиль меньше, но на один сантиметр к правде ближе!
– Единственно, чего нам не хватало, - криво усмехнулся Стейнберг, - это политических дискуссий.
– Ох, не могу!
– закричал вдруг Лежава.
– Не могу больше! До чего же мне надоели эти разговоры! Что мы обсуждаем? Сколько это будет продолжаться? Вместо того, чтобы действовать, мы все говорим, говорим...
– Что ты хочешь?
– перебивает его Леннон.
– Мы сказали Зуеву, что хотим лететь к излучателю, мы говорили с Кэтуэем... Решать им...
– Да почему решать им?!
– снова взрывается Лежава.
– Мы поговорили и успокоились. Ты что, не знаешь Кэтуэя? А Зуев твой любимый снова упрятал нас на дно морское, чтобы мы у него в ногах не путались. Сидим, едим, в шахматы играем, телевизор смотрим! Прямо Дом ветеранов сцены... Мне не нужна имитация невесомости, понимаешь? Я в невесомости два месяца прожил! И антенну эту дурацкую я в настоящей невесомости один могу смонтировать за десять минут!
– Ну-ну-ну, - улыбается Редфорд.
– Больше всего меня возмущает то, что мы живем, как будто ничего не изменилось. Последствия этого события могут быть страшнее, чем все наши войны, вместе взятые.
– Ты не допускаешь, что это событие может принести всем нам величайшее благо?
– перебивает Леннон.
– Допускаю. В любом варианте речь идет о перевороте в судьбе земной цивилизации, это вы понимаете?
– Послушай, Анзор, в чем мы перед тобой провинились, что ты на нас кричишь?
– с нарочитым спокойствием спрашивает Стейнберг.