Контакт
Шрифт:
Седов ловит руку жены и говорит уже совсем другим, покорным и усталым голосом:
– Ты знаешь, что меня больше всего раздражает? То, что они всегда изображают из себя самых загруженных людей, я это давно заметил. Комиссия заседает в воскресенье! Все надеются, что их за усердие похвалят... Они необыкновенные мастера имитации бурной деятельности. Сколько показухи! Ты бы на космодроме посмотрела: марлевые намордники, таблички "Рукопожатия отменены", необыкновенная озабоченность на лицах. Ты думаешь, только наши такие? Американцы еще хуже! Космонавты идут по коридору, так сирену включают, и люди встречные разбегаются,
– он ткнул пальцем в люстру, - ...повернется, зависит, может быть, будущее всех нас!
– Но если ты будешь сейчас лезть на стенку, ничего не изменится и пользы не будет никому. Правда, Саня, милый, успокойся, а?
– Ладно. Я спокоен. Я спокоен, как сфинкс, как камень, как Стейнберг! Я спокойно беру дочку и спокойно еду с ней... в зоопарк, как полагается примерному отцу в воскресенье. Веруша, хочешь поехать в зоопарк?
– кричит он в коридор.
Девочка, как все дети, тонко чувствующая обстановку, не хлопает восторженно в ладоши, а вопросительно смотрит на мать. Та улыбается. Наконец поняв, что ее не разыгрывают, девочка кричит: "Ура!"
– И не жди нас до обеда.
– Седов целует жену и выходит из комнаты.
Вероника, улыбаясь, смотрит им вслед, но когда дверь за ними захлопывается, она устало садится на стул и плачет.
31 августа, воскресенье. Космос.
Голубая Земля внизу. Над Европой облачно, но очень четко через ясное сухое небо просвечивает желтым Аравийский полуостров. Зеленеющий клин Индии ткнулся в зыбкое, дрожащее бликами пространство океана, а к северу круто уходят за размытый горизонт шоколадно-белые Гималаи. Зуев смотрит на Землю из иллюминатора межпланетного космического корабля "Гагарин", пришвартованного к одному из причалов орбитальной станции "МИР-4". Молча отплывает от иллюминатора...
Очередная телепередача с борта орбитальной станции. У микрофона - Зуев.
– Мы не только не смогли вступить в контакт с космическим объектом, но, как и раньше, не уверены ни в одном его физическом параметре. Единственное, что его по-прежнему характеризует, - это постоянное, неподвижное, узконаправленное мощное радиоизлучение. Широкая полоса радиопомех движется по земному шару по мере его вращения. Хорошо, что теперь мы точно знаем, где в данный момент оно проходит. Вот сейчас, например, радиолуч накрыл восточную часть США от Атлантики до примерно Миссисипи, всю Кубу, республики Центральной Америки, Эквадор, западные районы Колумбии и Перу, острова у побережья Чили, а на севере - великие американские озера и центр Канады. Эта полоса движется на запад со скоростью земного времени...
31 августа, воскресенье. Москва.
Среди вольер нового зоологического парка на юге Москвы гуляет Седов с дочкой, тщетно заставляя себя заинтересоваться, отвлечься от мысли о проклятой комиссии, на которой, как ни высокопарно это звучит, решалась его судьба.
– Пап, а почему у гусей ножки красные?
– спрашивает Верочка.
– У них ножки всегда зябнут, да?
–
– Александр Матвеевич не слышал и не понял вопроса.
– Что? Красные? Очевидно, зябнут... Я думаю так...
– Так ведь тепло...
– Да, вроде тепло... Кто их знает, гусей...
Многие посетители зоопарка узнают его, приветливо улыбаются, здороваются, другие просто шепчутся, скосив на него глаза. Народу в зоопарке немного, несмотря на воскресный день. Подходит мальчик, просит автограф. За ним - еще и еще.
– Извините, товарищи, но я тоже отдыхаю, - говорит Седов ворчливо и быстро уходит.
Шагают молча по пустынной аллейке.
– Пап, - спрашивает Верочка, - а почему ты раньше всем расписывался, а теперь нет?
– Потому что раньше я был космонавтом.
– А теперь?
– А теперь...
– Он смотрит на часы.
– А теперь не знаю, кто я. Может быть, просто отставной генерал...
31 августа, воскресенье. Дно Черного моря.
В домике космонавтов продолжается бесплодный, тягучий, изматывающий душу спор, который, то затихая, то разгораясь вновь, идет уже недели три.
– ...Все это прекрасно, но я задам вам вопрос, который мне задал мой отец и на который я не мог ответить: почему именно нам оказана честь посещения высшим разумом?
– горячится Леннон.
– Чем мы замечательны?
– Мы замечательны тем, что мы существуем, - говорит Лежава.
– Слушай, Анзор, если ты все знаешь, объясни мне, почему они исследуют нас так долго?
– спрашивает Раздолин.
– Не пора ли им составить о нас какое-то мнение и наконец решить, стоило ли вообще сюда лететь? Если это туристический экспресс, то где, черт возьми, сами туристы?
– Правильно, - кивает Леннон.
– Можете ли вы себе представить, чтобы земляне пролетели миллионы, миллиарды, а возможно, и миллионы миллиардов километров и не попытались поговорить с существами, которых они обнаружили по прибытии к месту назначения?
– Не горячись, Майкл, они, может, и пытаются как раз поговорить с тобой, - спокойно замечает Лежава.
– Ну так что угодно можно напридумывать, - разводит руками Раздолин.
– Совершенно верно, - Лежава невозмутим.
– Ты прав абсолютно: напридумывать можно что угодно.
31 августа, воскресенье. Москва.
Пап, а почему, интересно, крокодилы всегда спят?
– удивляется Верочка.
– Спят? Крокодилы?
– переспрашивает Седов.
– А ведь верно! Делать им нечего, дочка, вот и спят, забот не знают.
– Он опять смотрит на часы, оглядывается вокруг и говорит почему-то шепотом: - Верочка, давай поедем кататься на велосипеде! Ведь ты любишь кататься на велосипеде?
– И, не дожидаясь ответа, Александр Матвеевич начинает пробираться к выходу из террариума. Он почти бежит по зоопарку. Прямо возле ворот им попадается свободное такси.
– Пап, это мы на велосипеде торопимся кататься?
– На велосипеде, доченька, на велосипеде...
Московские таксисты - люди начитанные, разносторонние и дерзкие. Шофер сразу узнал знаменитого космонавта, ему не терпится начать разговор, и единственное, что его сдерживает до поры, - на редкость сосредоточенное лицо необыкновенного пассажира. Наконец шофер не выдерживает:
– В Институт космической медицины?
– Нет, мы едем кататься на велосипеде, - громко отвечает Верочка.