Конторщица
Шрифт:
Воспользовавшись послепожарной неразберихой и кутерьмой от с переселения туда-сюда большого количества людей и еще большего количества барахла, я незаметно метнулась в магазин N 11 заводского райпищеторга.
Спустя всего полчаса (благо в рабочий день очереди особо не было) я стала беднее на пять рублей восемьдесят копеек. Зато в моей сумочке появилась бутылка "Старого Таллина", он же ликер классический, он же крепостью 40 %, и который, насколько мне известно, целевая аудитория в лице Петрова категорически одобряла. Мы когда-то с Жоркой такой тоже пробовали. Помню, как девушка-консультант
В соседнем магазине "Продукты" получилось без очереди взять пару плавленых сырков с тематически многообещающим названием "Дружба". И вот с таким вот нехитрым набором, я вернулась на работу внедрять пакт о ненападении Егорова-Мунтяну-Горшковой путем искусства пьяного диалога.
Мое новое рабочее место — это отдельная суровая песня. Теперь оно располагалось в столь узком пространстве, что страдающий клаустрофобией человек добровольно туда бы не пошел. Вдобавок весь кабинет был окрашен тускло-синей масляной краской и напоминал то ли самый унылый в мире гроб, то ли подсобку какого-нибудь крайне депрессивного физкультурника в школьном спортзале. Только вместо спортивного инвентаря тут были гроссбухи с инструкциями. Столы и открытые стеллажи были дряхлые, и тоже выкрашены синим. И среди всего этого готического разнообразия кровавым пятном рдел пожарный щит на стене, важность и функциональное значение которого я поняла значительно позже.
В общем, мой бывший кабинет-чуланчик теперь я вспоминала с теплотой и почти с ностальгией.
Уже у дверей кабинета я услышала ссору: Егоров и Мунтяну отчаянно ругались.
Но едва я вошла, как ссора моментально стихла. На меня взглянули мельком и мрачно. Затем подчеркнуто перестали обращать внимание.
Поэтому я вышла на середину кабинета и сказала:
— Уважаемые коллеги! Минуту внимания! Понимаю, что в этом кабинете сложились свои традиции и привычки. Мне жаль, что так вышло и вам теперь приходится делить кабинет с коллегой женского пола. Но раз уж так получилось, и уже ничего не изменить — то поэтому вот! — жестом фокусника я вытащила "Старый Таллин" из сумочки и торжественно водрузила на стол Егорова.
— Ничё-се, — присвистнул Егоров и радостно осклабился. — Это с чего вдруг?
Мунтяну промолчал.
— Ты что, Василий! — возмутилась я, доставая из сумочки сырки "Дружба" и аккуратным ромбиком выкладывая их вокруг "Старого Таллина", — забыл разве, что сегодня — Всемирный день финского языка? Поэтому надо бы поддержать почти братский народ. Им и так нелегко.
Не знаю, что думали Егоров и Мунтяну о финском языке, но мой патриотический призыв поддержали. Я, кстати, пить не стала, сославшись на необходимость посещения милиции. Мужики посочувствовали, но отсутствие необходимости делиться "эликсиром жизни" с третьим лицом восприняли положительно. А Егоров заставил меня клятвенно пообещать, что в следующий раз — обязательно.
Примерно через сорок минут, когда со "Старым Таллином" было покончено, Егоров таинственным голосом сказал "Але-оп!", подошел к пожарному щиту, сунул руку в алое
Но и по этому слову я поняла, что лед если еще не тронулся, то уже пошел крупными такими трещинами. Но ничего, через пару дней, вы у меня, мальчики, из рук есть будете…
Тем временем прозвучал гудок, и так, как я не была задействована в мероприятии по спасению барахла после пожара, то с чистой совестью отправилась прямиком в милицию.
Отдел милиции нашего района находился в противоположной стороне от профилактория, и я еще подумала, что если там задержат, то на лекцию о признаках сыпного тифа я точно опоздаю и будет мне кирдык от Симы Васильевны.
Увидев меня капитан Иванов, вздохнул с облегчением:
— Проходите, гражданка Горшкова, присаживайтесь.
Я устроилась напротив капитана.
— Итак, давайте еще раз уточним, когда вы видели Миркину Римму Марковну в последний раз, — капитан положил чистый лист перед собой на стол и приготовился записывать. — Расскажите подробно все, что вспомните.
Ну, я и рассказала:
— Римма Марковна пришла ко мне пить чай вечером шестого апреля, — я говорила медленно, размеренно, с остановками, чтобы капитан успевал записывать, — потом, примерно минут через сорок, она ушла, чтобы не курить у меня в комнате.
— Она на что-то жаловалась?
— Да, — не стала скрывать правду я. — Она очень переживала, у нее был конфликт с тещей Грубякина, Клавдией Брониславовной, к сожалению, я фамилию не помню.
— Из-за чего был конфликт? — заинтересовался Иванов.
— Насколько я знаю, — пожала плечами я, — сам конфликт возник давно, из-за жилплощади. Семья Грубякиных большая, многодетная. Но живут в одной маленькой комнате с четырьмя детьми. Кроме них там проживает и теща, Клавдия Брониславовна, которая постоянно провоцирует скандалы и конфликты, чтобы Римма Марковна не выдержала и ушла. Тогда ее комната достанется Грубякиным. В тот вечер у них опять возник какой-то мелкий бытовой конфликт, и Римма Марковна сильно расстроилась.
— Вы дружили с Миркиной?
— Скорее общались по-соседски. Римма Марковна по-своему неплохой человек. Часто меня поддерживала.
— У вас конфликты с Миркиной были?
— Да вроде нет, — покачала головой я, — во всяком случае не припомню.
— А седьмого апреля? — продолжал допрос капитан.
— Седьмого апреля меня выгнал супруг Валерий Горшков при поддержке своей матери, Элеоноры Феликсовны. Я думала переночевать у Риммы Марковны, постучалась к ней, но никто не открыл.
— И где же вы ночевали? — заинтересовался Иванов, записывая.
— Спала на полу в кухне, — вздохнула я и поёжилась, вспомнив памятную ночевку. — Могут подтвердить сосед Федор Петров и соседка Зинаида Грубякина. Они утром заходили на кухню и видели, как я там ночевала.
— Как долго вы пробыли в квартире?
— Сразу же утром я быстро ушла на работу. Постаралась уйти пораньше, чтобы не столкнуться со свекровью.
— А вот ваша соседка, как раз та самая Клавдия Брониславовна, утверждает, что именно у вас был мотив желать, чтобы Римма Марковна исчезла. — Капитан пристально взглянул на меня и несколько раз подчеркнул что-то в своих записях.