Конторщица
Шрифт:
— Лидка! Горшкова!
Подняв глаза увидела небритое, опухшее, но очень радостное лицо.
— Привет, Федя, — почему-то я тоже обрадовалась, увидев бывшего соседа по коммуналке.
— Куда это ты пропала? — не унимался Петров, как обычно он был чуть поддатый, — Пару дней всего прошло, а без тебя плохо. Горшок занудный сам теперь живет, а мамашка евонная совсем жизни не дает нам.
Я хмыкнула.
— Лыбишься? — упрекнул Петров и тут же наябедничал, — каждый вечер, крыса старая, приходит, Горшку жрать приносит и меня уже совсем задолбала, зудит и зудит.
Я сочувственно вздохнула.
Подбодренный, Петров горячо затараторил:
— Возвращайся, Лидка! Ты знаешь, Горшок тебя примет обратно. Вот ей-богу, примет. Мамашка-то его хоть интеллигенция, а жрать готовит хреновастенько, а ты его жратвой-то разбаловала. Возвращайся, Лидка! И нам всем жить спокойнее будет.
— Как там Римма Марковна? — не удержалась я, пряча улыбку.
— Да что говорить, — посмурнел Петров, — пропала старуха. После Пасхи не вернулась. Участковый приходил, опрос делал; комнату опечатали пока. Неизвестно, что там. Грубякины уже к ее комнате примеряются.
— Да ты что! — ахнула я, — неужели умерла? Вроде и не старая.
— Да кто ж знает? — пожал плечами Петров, засунул руки в карманы. — Ищут. Ты возвращайся, Лидка, я серьезно говорю. И письмо тебе, кстати, пришло. Я у себя дома храню. А то Горшок увидит, заберет. Так что с тебя магар! За хранение.
— Согласна, — кивнула я. — А откуда письмо?
— Да не знаю, штамп там какой-то вроде, — отмахнулся Петров. — А давай, пошли прямо сейчас, я отдам? А ты по дороге клопомор мне купишь. Или хоть пива.
— Сейчас не могу, Федя, — вздохнула я, — работать идти надо. А вот завтра днем обязательно заскочу. Когда Горшка дома не будет… И клопомор возьму.
— Эх, мировая ты баба, Лидка, — восхитился Петров. — Ладно, приходи завтра.
Я не успела ответить — Петров вдруг ловко пнул носком давно нечищеного ботинка булыжник. Булыжник угодил в переполненную урну, урна с грохотом перевернулась, мусор веером рассыпался по тротуару.
— Зачем вы девочки красивых любите…? — отчаянно фальшивя, запел Петров, с независимым видом удаляясь по улице…
В разговоре с Петровым я не сказала, что перед тем, как вернуться на работу, сперва-таки решила заскочить в парикмахерскую (после работы нужно же было бежать в профилакторий на очередную лекцию).
В переполненной клиентами душной парикмахерской густо пахло смесью тухлых яиц и одеколона "Саша". Через открытые настежь двери женского зала виднелись ряды яйцеголовых фенов, накрытые застиранными сероватыми простынями, испещренными разноцветными разводами и пятнами. Под эти простыни периодически ныряли очередные жертвы красоты.
Вздохнув, я повернула в длинный мрачный коридор, который освещался лишь с одной стороны — сквозь два мутно-белых стеклянных плафона свет пробивался едва-едва. В женском зале очередь была громадной,
Я заняла очередь, уселась подальше от всех и стала планировать свою дальнейшую стратегию в этом мире.
Итак, здесь я уже прожила чуть больше недели. Из плюсов у меня отдельный кабинет на работе (некомфортный, зато я там одна), более-менее знакомая по прошлой жизни работа и главное — поддержка Ивана Аркадьевича.
Из минусов — возненавидевшая Лидочку Щука, крошечный оклад, невыносимо скучная работа и отсутствие каких-либо внятных перспектив. А еще в лидочкиной квартире живет посторонний человек, и кто-то из близких знакомых исподтишка гадит.
Мда-с, баланс вырисовывается с явным перекосом "в минус".
Дальше я задумалась о грядущем: хочу спокойно жить в квартире на Ворошилова, обеспечить себе максимально комфортную жизнь, обновить гардероб, привести Лидочкину тушку в адекватный внешний вид. А еще очень хочется проснуться в нашем номере с видом на море в объятиях Жорки. Но это уже так, из области мифологии.
Сердце на миг ёкнуло тихой щекочущей болью.
Я тяжко вздохнула.
Как ни странно, но очередь двигалась достаточно скоро: ушлые парикмахерши организовали целый людской конвейер — пока одна клиентка в бигудях сидит под пышущим жаром феном, голову второй густо намазывают тухлопахнущей дрянью на тонкие алюминиевые "косточки", которые она держит в коробке на коленях и передает, предварительно намотав бумажку.
Моя очередь, наконец, подошла, и я попала в руки широкоплечей, лет пятидесяти женщины, с густо накрашенным алым ртом. Глаза у нее были разноцветные, но голубые тени с блестками не давали рассмотреть точно. Длиннорукая, одетая в несвежий халат с желтоватыми разводами от неотстиранных красок для волос, она жестом фокусника подтолкнула меня к креслу и вокруг шеи моментально обвилось покрывало.
— Ноги! — суровый окрик уборщицы в темно-синем халате заставил меня буквально подскочить на вертлявом кресле. Недовольно стуча и шваркая шваброй, она кое-как вымела из-под кресла целую гриву спутанных волос предыдущей клиентки.
Сервис, однако.
— Что будем делать? — равнодушно задала вопрос парикмахерша, без спросу стянув с меня берет и ероша пальцами-сосисками пергидрольные лидочкины кудряшки. — Химия, покраска, понятно. Стричься как будем?
— Мне только стрижку, — заявила я.
— Так отросло же все, — удивилась тетка и достала расческу. — Тут надо однозначно красить. А то плохо смотрится.
— Не надо, — торопливо ответила я. — Подстригите меня, пожалуйста, на длину отросших волос.
— И что это за ерунда получится? — удивилась она. — Никогда так не стриглись.