Контрольный выстрел
Шрифт:
Заметив, что Турецкий начал попросту сипеть — все в горле давно и напрочь пересохло, и как он еще говорил, сам не мог понять, — Елейный велел влить ему в рот банку пива. Ведь они наверняка записывали его на магнитофон, потому что Саша не слышал шелеста переворачиваемых страниц бумаги. Значит, им стало просто плохо слышно, что он выдавливал из себя. Пиво утолило жгучую жажду, но и расслабило, снова потянуло в тяжелый сон.
Наркоман тут же воткнул ему иглу шприца, но и укол помог ненадолго. Саше уже и не надо было имитировать безумную усталость. Он действительно еле соображал, что с ним происходит, и на все вопросы бормотал что-то неразборчивое.
Видимо, это последнее обстоятельство и переполнило чашу их терпения. Хотя внешний вид Турецкого демонстрировал, что он уже полностью и окончательно отключился, а сам Саша в этот момент молил Бога, чтобы тот не дал ему уснуть, провалиться в черноту, остатками угасающего сознания Турецкий понял, что разговор о нем пошел уже без утайки. Бандитам нечего и незачем было теперь скрывать от него. Перед ними полулежал на стуле полутруп, не способный ни на какие истерики или опасные выходки.
— Все, будем кончать, — заявил Елейный безапелляционно. — Только время зря теряем. Конечно, я понимаю, этот долбаный Гладиатор нас затрахает, но вы же сами видите, что легавый уже персонально копыта отбрасывает, а нам тут на кой хер лишняя вонь?
Ему возразил грубый голос:
— Я ж не против, да только указания такого я не помню, чтоб нам его мочить. Колонуть — да, а чтоб по-мокрому…
— Ты помолчи, Колун, — перебил Елейный. — Я здесь старший, мне и знать, что делать. Такое мое решение: легавому в глотку влить бутылку водяры — и в реку. У этого, у Шванхеймского моста, и нырнет белый наш лебедь, сизокрылый, кхе-кхе.
— Это ж куда везти!
— А вот и славно: ночь — милое дело, ребятки. Через день-другой отловят, то да се, пьяный русский пузыри пускал. Кого искать-то станут? Он что тут — первый такой? Гном, тащи сюда бутылку…
Саша сквозь пелену сна чувствовал, как его стаскивают со стула, вливают в горло раскаленную жидкость, которая, все опаляя, скапливается внутри и начинает раздирать внутренности каким-то страшным, замедленным взрывом. Он слабо дергался в жестких клещах, сжимавших его со всех сторон, захлебывался и отчаянно сопротивлялся насилию, но со стороны это сопротивление выглядело как слабые предсмертные конвульсии.
Бандиты быстро вытащили почти бездыханное тело Турецкого наружу и сунули в раскрытый багажник синего «мерседеса». Потом Елейный, грубый Колун и голубоглазый Гном сели в машину и умчались в город. Наркоман, внимательно оглядевшись по сторонам, притворил ворота и ушел в дом.
Синий «мерседес» проехал через мост, свернул направо и, проскочив мимо небольшого кладбища, выбрался на набережную Майна. Впереди были шлюзы, у невысокого берега пришвартовались несколько барж и небольшая яхта. «Мерседес» двигался тихо, боковые стекла его были опущены, и пассажиры в салоне наблюдали за тем, что делается на набережной. Встречных машин не было. На баржах — тоже никакого движения. Только на яхте над рубкой краснел маленький фонарик И нигде никаких голосов — тишина. «Мерседес» подъехал к самому парапету и остановился. Из машины вышли трое, открыли багажник, посветили ручным фонариком.
— Твою мать! — неожиданно злобно выругался один из них. — Да он же мне тут все засрал! Кто отмывать-то будет?
— Ничего, — тихо остановил его ласковый голос второго, — Гному поставишь, он тебе все языком вылижет. Да, Гном?
— А пошел бы ты! — рявкнул третий.
— Ну-ну, без шума, видишь, народ кругом спит, чего кричишь-то? Давай лучше пощупай, есть у него пульс или уже накрылся?
— А ты сам щупай, у него все руки в блевотине, больно мне надо…
— Ну ладно, все равно убирать-то нужно… — примирительно сказал второй. — Давайте берите его там за что можно и — туда, — он махнул рукой за парапет.
Матерясь, двое других вытащили из багажника бездыханное тело и положили на парапет.
— Может, приделать его на всякий случай? — спросил здоровенный Гном.
— А он и так не дышит, — брезгливо склонившись к телу, сообщил другой. — Ладно, ребятки, Бог нас простит, одним легавым все же меньше. Давайте его, давайте! — И он показал обеими кистями рук, чтоб тело поскорее спихнули в воду.
Те столкнули тело, раздался громкий всплеск, и тут же один из них громко, во весь голос, выматерился: он, оказывается, не рассчитал, поскользнулся, а второй его подтолкнул — и теперь он весь перемазался.
И сейчас же громкую ругань перекрыл пронзительный полицейский свисток.
— Бля! — воскликнул Гном и кинулся к машине, за ним остальные. Один миг, и «мерседес», взревев как сумасшедший, присел и стремглав исчез в темноте.
А вслед умчавшейся машине раздался пьяный хохот.
Хельмут Штильке встречал свой очередной день рождения на борту собственной яхты «Сессиль». С ним в этот торжественный вечер, да теперь, пожалуй, можно бы сказать, что и ночь, оставались трое приятелей, таких же старых и мудрых, как шкипер Штильке. Туристский сезон кончился, желающих прокатиться до Майнца и дальше по Рейну не найдешь, что остается делать? Разве что вот так, за кружкой пива, коротать с бывшими бравыми моряками долгие ночи. А сегодня такой превосходный повод!
Хельмут набил свою трубочку и вышел на палубу, к рубке, посмотреть на ночное небо, послушать, откуда ветер, что несет и когда придется идти к герру Штудманну просить разрешения поставить бедняжку «Сессиль» на зиму в сухой док.
Облокотившись на низенькие шканцы, Хельмут задумался и не услышал, как мимо проехала большая машина и остановилась чуть подальше, там, куда не достигал свет фонаря на набережной. А затем он услыхал грубую русскую речь и брань. Ну да, подумал с некой грустью, теперь они повсюду, эти русские, они такие наглые, никаких правил и законов не желают признавать. Нет, в этом мире что-то крепко сместилось, и совсем не в ту сторону.