Контрольный выстрел
Шрифт:
И все в нем возликовало, когда Саша увидел, как ринулся Грязнов в комнату, где в настоящий момент генерал Лагунин уже наклонял лысеющую голову, чтобы приложиться к ручке блистательно-эффектной Татьяны Павловны. Грязнов по-свойски отодвинул Лагунина в сторону, как передвигают мебель, походя поздоровался, и вот уже Татьяна с его помощью оказалась по другую сторону стола вне досягаемости генерала.
Все, что касалось Лагунина, Турецкий конечно же сочинил, но ведь он хорошо знал нравы милицейского генералитета. А то, что этот Лагунин охотно поможет Танюше не только институт закончить, но и немедленно в свое ведомство заберет, под себя то есть, это ни в каких доказательствах не нуждается. Поэтому прав он был лишь в одном: не бросай роскошную Татьяну, и нечего ее всяким генералам демонстрировать.
Олег индифферентно, со скучной миной, наблюдал за процессом появления гостей. Саша перехватил взгляд Шурочки, брошенный сыну, а после — на Лагунина и понял, что она тем самым показала Альке, кто среди гостей — девятый. Потом она сама представила генерала-особиста Олегу, и, как показалось Саше, Лагунин очень ему не понравился. Возникла неучтенная, неловкая пауза, во время которой две женщины поправляли на столе приборы, Олег доставал из стенного бара бутылки и откупоривал их без всякого разбора. Федоров при виде обильнейшего стола довольно потирал руки и морщил нос, принюхиваясь к аппетитным запахам, доносившимся из кухни.
Наконец появился Костя Меркулов, держа в руках огромную коробку с тортом. С его приходом стало как-то спокойнее, увереннее и веселее. И вся компания стала рассаживаться за столом.
К Меркулову вернулась его былая застольная раскованность, которая позволяла ему быть своим человеком в любой компании и в любой питейной точке, забегаловке Москвы и ее ближних окрестностей. Он с блеском произнес пару тостов и за сверкающие Шурочкины погоны, и за ее способности собирать вокруг себя только тех, кто этого поистине достоин. Словом, намеков было выше головы, но они никого не обижали, а, напротив, вызывали взрывы нового веселья. Косте удалось очень быстро поломать напряжение, возникшее от присутствия чужого, в общем, человека, и застолье покатилось.
Что любопытно: ну вот собираются, скажем, в узком праздничном кругу художники или компьютерщики. О чем они беседуют? Конечно, о своих делах, о том, что, в первую очередь, интересно им. А они сегодня? Естественно, если бы тут не оказалось «чужого» генерала, уже давно обсуждали бы, все более горячась, перипетии текущих дел. Поскольку практически все гости пусть в разной степени, но имеют к ним отношение. Не говоря уже о свидетельнице Грибовой, которой все больше внимания, этак ненавязчиво, стал уделять Олег.
Была у Грязнова одна хорошая, но опасная для него самого черта. Несмотря на свой богатейший муровский опыт, где доверяй и проверяй — не хохма бывшего американского президента, а основной принцип розыскной работы, Славка безмерно доверчив. К своим людям, конечно. Вот та же Татьяна. Неизвестно, конечно, до какой температуры дошли их взаимоотношения, но раз он ее таскает с собой по гостям, значит, она ему не просто приятельница. Ладно, Славка, размышлял Турецкий, нравится она тебе — это хорошо, но нельзя быть абсолютно уверенным в обратном. Она же молодая баба, наверняка знает себе цену, потому что не может не видеть, как ее разглядывают мужики и чего они от нее хотят. И то, что она до сих пор не замужем, совсем не значит, что она девственно чиста в ожидании принца. Заочный юрфак — тоже ведь не от самой хорошей жизни. Ну вот, сейчас у нее Славка нашелся. Мог бы и другой. Но Грязнов — далеко не принц! И годки его подбираются к среднестатистическому пенсиону. Словом, как в том еврейском анекдоте, — это не фасон для невесты. А кто же тогда «фасон»? Да вон он, почти напротив сидит — совсем молодой, но уже достигший немалых высот на правоохранительной ниве, Олежка, Алька, Шурочкин младшенький. Чем не жених? Одним словом, зря Славка притащил сюда свою даму, отобьют, уведут, видит Бог… Но он — доверчивая душа, ничего не замечает, и зря. Но как ему сказать об этом, чтоб не обидеть?..
Пока Саша совершенствовал в себе умение вести внутренние монологи, за столом произошли некоторые тематические изменения. Народ, не единожды опрокинувший рюмки за Шурину генеральскую папаху, перекинулся на общую политику и наконец затронул самое больное и близкое — тему разгула мафии.
Никто пока намеренно не касался дела, которое вел Турецкий, как вдруг этот чужак, этот генерал в штатском, обратился к нему напрямую — не к Косте или Федорову, а именно к Саше — и словами-то липкими, как мед:
— А значит, ва-ашего бога-атенького, получается, прикончил на этот раз его собственный телохра-анитель?
Турецкий не успел ни подтвердить, ни опровергнуть сей вопрос-утверждение по двум причинам. Во-первых, его рот был занят копченой курицей, которую Саша разрешал себе время от времени для удобства запивать легким вином. Во избежание соблазна хорошо надраться. Почему-то вдруг появилось такое желание. Ну а во-вторых, его опередил Костя Меркулов, перехватил инициативу и вяло, как о чем-то рутинном, надоевшем, промямлил, ни на кого не глядя:
— Да, эти слухи верные. Мы прекращаем дело по причине смерти обвиняемого. Только на этот раз, — Костя поднял равнодушный взгляд на генерала, — тут никакая не мафия действовала. Убийство по личному мотиву. Все установлено окончательно… А вот самоубийство госпожи Сильвинской — бездарная инсценировка, и преступник нам тоже известен. Это некто Санишвили.
Совершенно неожиданно для Турецкого Меркулова поддержал Юра Федоров:
— А я уже вкратце доложил об этом деле генералу. Теперь наша цель — арестовать этого грузина. Вот только как его найти в Германии да каким образом арестовать — это задача. Эх, господа мои хорошие, прошли добрые старые времена. Никого б мы не спрашивали, а взяли бы и доставили на родину в лучшем виде…
И Федоров со свойственным ему красноречием продолжал пространно и долго философствовать, а в сущности, вешать лапшу на уши особисту Лагунину, справедливо полагая, что в оперативной работе тот ни черта не смыслит. Вот ежели б об интригах — тут другой коленкор.
Между тем Олег, внимательно наблюдавший за Костей, усмехнулся чему-то и, наклонившись к Саше, предложил сепаратный тост за его близкий отпуск:
— Наконец-то, Саш! Я очень рад за тебя и за то, что эта дурацкая тягомотина завершилась. Я ж говорил: все гораздо проще, чем кажется на первый взгляд. Ну, давай, за твой отдых в славном городе Мюнхене, или куда ты там собрался? И за твоих девчат. От души поздравляю!
Он говорил искренне, что действительно рад Сашиному «освобождению», а тому совсем не хотелось его обманывать. Но ведь у них не было возможности встретиться в последние дни, чтобы толково и не торопясь обсудить вновь открывшиеся факты. Однако теперь, после выступлений Меркулова и Федорова, после того, как это дело было красиво и просто преподнесено публике в лице «гниды» Лагунина, Турецкий не имел права открывать рот и что-либо вякать по своему разумению. И еще одна подспудная мысль не беспокоила, нет, а задевала: мадамочка-то, кажется, приняла толику лишнего, глазки Танечкины заблестели, заколыхался «волнительный» бюст. Прерваться бы, передохнуть немного, Грязнова бы предупредить, чтоб был бдительнее, да разве этот народ теперь оторвешь от стола, где, сколько ни ешь, все равно останется больше. А вот если удастся поднять их из-за стола, там, глядишь, можно будет и о времени напомнить: мол, завтра все же рабочий день, не пора ли, гостюшки ненаглядные, и честь знать? Шура-то купается в генеральских мерлушках, она у себя дома. А лично Турецкому очень сейчас хотелось просто врезать парочку стаканов и — носом в подушку.