Контрудар (Роман, повести, рассказы)
Шрифт:
— А хоть бы так, — пошел в открытую председатель. — Не все ли едино, где человеку зарабатывать свой трудодень? Вот они пойдут на пасеку, — ткнул он в сторону новичка кнутовищем. — И нечего меня корить: «Дед Зотка, дед Зотка!» Это из нонешних петушков попадаются шибко вумные — плюют на нашего брата фронтовика. Им все нипочем. Ни наша кровь, ни наши страдания, ни наши заслуги перед Родиной. А я им примера давать на стану — уважаю, которые постарше меня. Которые давили в тайге Колчака и прочую двуногую гнусь. И следует помнить: дед Бочкин с отцом своим заложили здесь самую первую чистину. Половину изб в деревне срубил
— А я что? Я не перечу… — отвернулась Дарья.
— То-то же! — хлестнул кнутовищем председатель. Жеребец рванулся было вперед. Сдерживаемый беспалой, но сильной в запястье рукой, закопытил на месте, обстреливая ходок мягкими хлопьями целинного грунта. — А чьи сыновья полегли, под Берлином? Один из них — твой мужик, Дарья…
При этих словах Устя, сняв накомарник, стала энергично протирать глаза огрубевшей от колодья ладонью. Глядя на нее, всхлипнула Дарья. Виновато опустив голову на плечо свекрови, зашлась голосистым плачем.
Устя, посуровев, повела длинной своей рукой в сторону черной тайги, в недрах которой затерялась малоприметная деревушка Бочкин Бор.
— А про евоную танку ты, Васька, и забыл упомянуть…
— Что ж! — уж гневно ответил Королев. — Вся Россия знает — бил Гитлера боевой танк «Зот Бочкин». В нем я, механик-водитель, и лишился пальцев…
Вечером, когда вслед за густым колхозным стадом вошли в деревню катальщики, Королев подозвал усача к крыльцу колхозной конторы:
— Ступайте в плотницкую. Там я припас несколько дранниц, парочку брусков. Можете себе срубить путяный топчан.
— Что? Для пасеки? — спросил новичок.
— Зачем? Там есть ледащенький — подойдет. Про зиму надо позаботиться. Не ломать же вам бока на худой двери деда Зота. Не личит это вам. Вот заберут механика в МТС, я вас поставлю к Дашке. Так будет ловчее.
По дороге в деревню Дарья, верная себе, забыв уже о недавних слезах, сообщила полушепотом богунцу:
— Нагрянул как-то дед Зот в избу, а Устя в аккурат пельменничает с казенным лесовщиком из одной миски. Будто и невелик грех, а поди ж ты… Ошалел с тех пор человек. И годков тому ни много ни мало — без горсти полсотни… А скажи ж на милость — не сбыть горемышному той досады. И через что такое стряслось? Разное брякают наши бабы. Будто, как отвоевался мой свекор, стал понимать о себе много. Ты хоть и вернулся с красных фронтов, а зачем презирать древний закон? Наши лесосмыги с дедов-прадедов натягивают на себя лузан наизнанку — это такой шерстяной безрукавник. От лешего, стало быть. А деду Зотке наплевать. Заночевал он в дальней заимке в Талом бору, а лесной владыка и озычил его, напустил порчу… Вот через тот самый озык наш дед Зотка и сам не свой…
Фотолюбитель
Отужинав, постоялец Бочкиных собрался в тайгу. Какие там сборы? Чемоданчик остался в сенях, ветхое одеяло, скатанное по-солдатски, отправилось с ним. Хозяина не было дома, он копошился со своими дугами на колхозном дворе.
— С богом! — напутствовала квартиранта Устя. Сунула ему в руки парочку шанежек.
К месту новой работы председатель доставил его на своем ходке.
—
Колхозная пасека занимала небольшой уголок широкой гари. Зола сгоревших дотла деревьев — наилучший пособник щедрого медоноса кипрея. Роскошные его заросли, известные под именем иван-чая, с живописными султанами мохнатых цветов, окружали со всех сторон пчельню. В неведомую даль потянулся девственный бор с его величественным золотостволым сосняком. Кромку широкой гари охватывал белоснежный венец цветущей таволги. Ее тонкие, грациозно изогнутые лозы словно припорошило первым снежком. Из курившейся кисейным туманом чащи доносился серебряный шепот таежного ключа. В тон ему на высоких нотах лихо звенели неистовые комары.
В былые времена пришлось богунцу побывать в Крыму, на Кавказе, на знаменитом Зеленом мысе, в Абастумане с его орлиными скалами, верхом на коне пройти с боями всю Украину с севера на юг и с востока на запад. В двадцатом году вместе с Красной Армией шагнуть от Перекопа к отрогам Карпат. Повидать множество сказочных мест. Но ни одно не пришлось ему по душе так, как этот заброшенный в глухой тайге уголок.
Его первозданная тишина и необъяснимая прелесть успокаивали душу, проясняли мозг, снимали с сердца все огорчения, перечеркивали все прошлое, настраивали на ясные раздумья и глубокое осмысливание всех сложностей жизни. Нахлынули думы о великом мыслителе, о «мудром чудаке» Жан-Жаке Руссо, звавшем людей к тесному общению с Матерью всего живущего на земле — Природой.
А как легко там дышалось. Воздух! Не воздух, а сущий бальзам. Вбирая его запах, густо пропитанный тонкими ароматами таежных цветов, широко раскрытая грудь до предела насыщалась всеми животворящими соками солнца, земли, воды. Вот где человек мог постичь, что жизнь — это ее радости, не огорчения, что бытие — это улыбки, а не гримасы…
Ветхий тракторный вагончик, поставленный на чурбаки, служил и мастерской для пчеловода, и сторожкой. Верстачок, новые, пахнущие смолой рамки, печка-буржуйка, табурет, топчан, полочка с книгами — вот весь инвентарь этого затерянного в тайге убежища.
Среди многих пособий по пчеловодству к великой своей радости новый сторож обнаружил несколько книг современных писателей, произведение Некрасова «Кому на Руси жить хорошо» и даже издание прошлого века — томик стихов Алексея Толстого. Для сторожа, обязанного бодрствовать всю ночь, лучшего подспорья не сыскать.
Там, в глухой тайге, богунец увлекался и фотографированием. И до сего дня хранятся у него весьма удивительные снимки. Молодежь Бочкина Бора долго не давала ему покоя. Не ленилась идти в тайгу, к пасеке, к единственному в деревне «фотографисту».
Но его волновало иное — краса людей, увлеченно занятых любимым трудом. На старательно сберегаемых им снимках он запечатлел механизаторов, ремонтирующих дисковую сеялку, тракториста у своего «натика», механика-кубанца у восстановленной им молотилки, колхозниц, катающих колодье, колхозного кузнеца — грозу таежного зверя.
Увлечение богунца председатель Королев обратил в свое оружие пропаганды. По его просьбе любитель-фотограф вывесил на видном месте в тщательно отполированной им раме все снимки. Колхозники часами простаивали в конторе у этой необычной экспозиции.