Контрудар (Роман, повести, рассказы)
Шрифт:
— Да! Суровый край — Сибирь, — закончил свой рассказ славный усач-богунец. — Однако сколько красоты и в ней, и в ее людях!
ДОЖДЬ ШУМИТ
Рассеченная шумной и быстрой Усолкой, яркая малахитовая тайга, с утра еще залитая солнечным светом, к обеду начала тускнеть.
Невзрачное дымчатое облако, всплыв над голубой кромкой бора, стремительно разрослось и накрыло темной пленкой реку и колхозные поля.
Холодный ветер подул в разгоряченное лицо Федору Братухину. Он с тревогой посмотрел вдаль. Тяжелые валы
Трепетно заволновалось потемневшее море овса. Сотрясаемые шквальным ветром, зло шелестели его тяжелые метелки.
Отбивая четкий такт, комбайн упорно врезался в жнивье. Колосья широкой лентой падали на полотно жатки.
Евдокия крепче стиснула ручки штурвала. Немолодое, опаленное зноем лицо женщины нахмурилось. Ветер рвал косынку с ее головы. Цветастая кофточка, заправленная в парусиновые брюки, вздувалась пузырем.
Федор, нагнувшись над бортом бункера, переставил затычку в шестнадцатое гнездо колодки — счетчика кругов. Шестнадцать кругов — это двенадцать гектаров! Норма выполнена! «Еще два-три гектара сделать до дождя, — подумал Федор, — и можно будет получить то же, что и за эти двенадцать. И Ваню Смоляра просто обставить…»
Вот сделан еще один круг. Но тут заморосил дождик, стало еще темнее. Тяжело задышали моторы. Молотилка стала работать натужнее. Почернели колосья. За серо-голубой завесой дождя исчез горизонт.
Федор торопливо спустился по лестнице, приблизил беспалую руку к решету. На его ладонь вместе с мокрой мякиной сходило зерно. Рябое, с широко расставленными глазами лицо Федора нахмурилось. Он достал с крыши палку. Сквозь люк очистил ею решето от прилипшего к нему осота.
Евдокия с тревогой смотрела то на мужа, то на изумленное лицо водителя, едва различимое сквозь мутное стекло тракторной кабины. Федор никаких команд не подавал, комбайн двигался дальше.
— А может, на сегодня хватит? — робко спросила Евдокия, вытирая рукавом мокрое от дождя лицо.
— Крути и помалкивай! — грубо оборвал ее Федор.
Выплыв из сизой мглы, верхом на коне к комбайну подъехал полевой бригадир Корней Дымкин. Перекинув ногу через шею коня, полевод ловко соскочил наземь. Привязав лошадь к распорной трубе позади хедера, поднялся на площадку.
— Зерно теряешь, Федя, — с упреком заметил Дымкин. — Слышишь, дождь-то шумит.
— Пустяки! — беззаботно ответил Федор.
— И не досушишься с таким хлебом. Остановился бы… — нерешительно продолжал бригадир.
— Еще круг — и стану.
Евдокия искоса глянула на мужа. Кофточка уже прилипла к ее спине, она молчала, хорошо зная крутой нрав Федора. Он не терпел замечаний. Опять услышишь: «Крути и помалкивай!»
И Дымкин не решился настоять на своем. Другому он бы спуску не дал. Но Федор был его соседом и другом детства. На фронте они служили в одной части, и даже поранило их одним снарядом.
— Смотри же, Федя, один круг, — примиряюще сказал бригадир. — Знаешь нашего Никиту Петровича…
Федор промолчал. Корней, спустившись вниз, отвязал коня, сел верхом и уехал.
С напряжением всматриваясь в вяло снующий шатун перегруженной пилы, Евдокия перегнулась через штурвал. Засуетился и Федор. У колка, раскинувшегося над высоким берегом Усолки, агрегат пошел
Вдали, на дороге в полевой стан, возник силуэт деда Тихона — заправщика горючего. Дед что-то кричал, то тыкая кнутом в землю, то угрожая комбайнеру. Федор с пренебрежением подумал: «Пошипит старый хрыч и заткнется…»
Неожиданно показалась пролетка Никиты Петровича. Федор нервно дернул тросик сигнала. Взвился белый дымок над выхлопной трубой двигателя. Заливчато просвистел гудок, глухо повторенный эхом в бору за Усолкой. Трактор стал.
Никита Петрович, сдвинув с головы балахон дождевика, присел на корточки у кучи соломы. Поворошил ее. Сгреб с земли пригоршню мокрого овса. Федор внимательно следил за всеми движениями председателя колхоза.
Приглушенно работала молотилка, протряхивая решета. Влажная масса мякины и зерна сползала на землю. Никита Петрович снял кепку, провел рукой по совершенно белой, стриженной ежом голове.
— Толково работаем, Братуха! — сказал он сдержанно, надевая обеими руками кепку.
Федор затаил дыхание.
— Что ж молчишь? — повысил голос Никита Петрович. — Под суд захотел?
— Так я же перевыполняю норму, Никита Петрович, — растерянно стал оправдываться комбайнер.
Никита Петрович вспылил:
— Такими сверхнормами план не выполнишь и народ не накормишь. Хлеб нужен, понял? Ты не новичок! Карманом за это ответишь, Братухин.
Федор с надеждой взглянул на жену. Он ждал, что она вступится за него перед братом, но штурвальная, избегая смотреть в их сторону, надевала фуфайку.
Уловив взгляд Федора, брошенный на Евдокию, Никита Петрович обрушился на нее:
— А ты что ж, Дуся, маленькая? Первый день за штурвалом?
Евдокия резко повернулась. Ступила на лесенку, но остановилась и, цепко схватившись за поручни, сверкнув черными глазами, зло крикнула:
— А хотя бы не первый! Что, не знаешь его характер?
Никита Петрович, не ответив сестре, обратился к Братухину:
— Сейчас привезут агронома и бригадира, будем писать акт.
Федор, вернувшись на площадку, выключил молотилку. Вмиг оборвался грохот механизмов, замерло журчание многочисленных цепей. В наступившей тишине, вторя глухому рокоту двигателя, громче зашуршал назойливый дождь. Федор, стремясь дать выход душившей его злости, не глядя на жену, заметался по площадке. Заметив на инструментальном ящике берестяный туесок, пнул его ногой. Утлая посудина полетела за борт комбайна.
— Однако! — посмотрев на мужа, проронила лишь одно слово Евдокия.
Дождь не прекращался. Даль терялась в непроницаемой мгле. Деревня казалась вымершей. Шумели лишь барабаны на подтоварнике да изредка слышались голоса женщин, сушивших там зерно.
Согнувшись под тяжестью мешка, по улице шел Федор. Редкие встречные провожали его насмешливыми взглядами. Комбайнер нес продавать хлеб.
Федор запил. Из его дома неслись звуки тоскливых песен. Под вечер он выволок на улицу свой старенький мотоцикл. Качаясь, долго его заводил. Взяв с места на полную скорость, умчался по направлению к городу.