Контрудар (Роман, повести, рассказы)
Шрифт:
Но был у ветерана самый ценный для него экспонат. Этот снимок, хоть и изрядно попорченный, подобно мечу Александра Македонского, одним взмахом разрубил гордиев узел… Вот тогда по-настоящему раскрылся таежный дед Зот Еремеевич Бочкин.
— Что, угодил ему своим аппаратом? — спросил я.
— Куда там! — возразил ветеран. — Дед везде и всюду неодобрительно оценивал мои занятия. «Барские штучки! — отозвался о фотовыставке. — Во всяком случае, это не сурьезный промысел!»
Закончив возню с топчаном, усач вышел из плотницкой. Неподалеку дед Бочкин перебирал лупежник — ошкуренные
Богунец потихоньку изготовил «ФЭД». Но старик, заметив направленный в его сторону глазок объектива, вызверился и, злобно прохрипев: «На, леший, выкуси!» — показал здоровенный кукиш. Экзотика, даже такая сногсшибательная, фотолюбителя не интересовала. Но вот однажды, забравшись украдкой на чердак подтоварника, на котором сушилась семенная пшеница, он незаметно для ершистого таежника застукал его.
И так неподатливый клиент оказался на пленке. Но еще предстояло ее проявить. Пришлось торопиться — с опушки тайги все громче и громче доносилось мычание колхозного стада. Скоро заявятся с работы и хозяева.
Наспех приготовив всю химию, разлив ее по баночкам, постоялец начал искать местечко потемнее. Залез было под свою койку, завесив ее хозяйским пологом, но сквозь стенку сеней, проникая через пазы дранниц, бил сильный свет.
И вдруг грохнула щеколда. Запахло самосадом — вернулся с работы хозяин. Застав усача в довольно комичной позе, он, хмыкнув, направился в избу. За весь месяц, дед Зотка едва сказал несколько слов квартиранту.
О том, что Зот Еремеевич, очень скупо баловавший своих земляков вниманием, уважал председателя, знала вся деревня. Как и все одержимые, фотолюбитель не погнушался прибегнуть ко лжи. Спросил у старика, можно ли опуститься в подполье. Товарищ Королев, мол, нынче же ждет заказанных им снимков.
Упоминание уважаемого лица подействовало. Но… и дух противоречия давал о себе знать. Старик, насупившись, сердито ответил:
— Чего захотел? В подполье лазать не дозволяю. Ступай, леший, в анбар. Там и колдуй! Вот еще напасть на мою башку…
Гулянка
Захватив в обе руки все имущество, богунец отправился по указанному адресу. Но и дед, подобрав с загнетки охапку посконей, засеменил во двор и расположился под навесом амбара сучить пеньковые тяжи.
Усач зажег красный фонарик. Извлек пленку, погрузил ее в баночку с проявителем. С волнением следил, как под воздействием химического раствора начинают возникать пока еще невнятные контуры изображения. Вот уже прорезались на желтоватой пока эмульсии перетянутые гужами упрямые концы широкой лесины и над ними — чуть согнутые в локтях сильные руки дужника. Да, ради этого можно было прибегнуть и ко лжи… Дед, увидев себя на карточке, нет сомнения, простит обман.
Но… донесся знакомый голос: «Бася, бася, вишть на место, бася, бася…» Это Устя, вернувшаяся с чистин, загоняла в подклеть овечек. Работа подходила к концу. Снимок уже погрузился в банку с фиксажем. А тут совсем близко зашуршали
— Айда в избу, Зотка. Буду собирать паужник… — Казалось, что голос Усти гудит у самых ушей богунца.
— Какая ешо там вечора! — огрызнулся хозяин. — Вишь, караулю. Там в анбаре твой постоялец все колдует со своей бесовской печатней. И приспела же такая напасть на мою башку…
Устя всегда казалась пришибленной старухой, донельзя смиренной и до отказа покорной своему грозному повелителю. А тут… В душу ударил ее разъяренный визг:
— Полоумный… Леший… Черт неприкаянный… Верченая твоя башка… Вот сгребу дрын потяжельше и вышиблю туман из твоей дурной тыквы. Да как ты посмел, окаянный, туды его пущать? Там же яички, сало, туеса со шкварами. Пока ты тут, охломон грешный, сучишь тяжи, энтот хитрющий постоялец изведет весь наш провиант…
И тут широко, со звоном и треском распахнулась дверь. Обеими руками фотолюбитель едва успел прикрыть баночку с фиксажем. Было одно желание — уберечь негатив от резво нахлынувшего в помещение света, собрать нехитрое добро и, не ужиная, убраться на пасеку.
Вобрав голову в плечи, квартирант ждал упреков и злых реплик деда. На ком же ему еще отыграться после изрядной взбучки? А может, он начнет обеляться перед старухой, не в шутку рассвирепевшей? Однако вышло совсем по-другому. Вместо приниженного, виноватого лепета прогремел властный, торжествующий голос:
— А ну-тка, Устя. Марш в кооперацию, тащи нам поллитрача. И шибче, старуха…
С недосученным тяжем в руках, дед, радостный, повеселевший, стоял под навесом, победно и широко расставив свои довольно-таки короткие ноги. Потом с задором, без злобы, он поддел фотолюбителя:
— Что, шуганули Варвару из чужого анбару?
— Это еще что? С какой такой радости? — появилась в дверях Устя после тщательной ревизии своих запасов.
— Поговори мне… — грозно загремел дед. — Сказано — ступай. Ешо вздумала куражиться. Дождешься — загну шершавое словечко…
И вновь съежилась старуха, всей своей вмиг потускневшей статью выражая и покорность, и безоговорочное смирение. Нырнув во мрак хранилища, вернулась с узелком яиц в руках — местной валютой. Затем бодрым шагом направилась к калитке.
А старик, бросив поскони и гужи тут же, под навесом, засуетился, извлек из Устиного загашника огромное кусище пожелтевшего сала, копченый окорок барсука. Ликуя, хлопнул постояльца по плечу.
— Не гуляли мы ешо с тобой, товарищ. Айда-те в избу, шибанем с тобой на радостях… — выпалил дед.
— На каких же это радостях? — все больше терялся усач в догадках о причине столь внезапной перемены.
После этого старик не спустился, а буквально скатился в подполье. Зажав под мышкой бутыль с варенухой, вернулся с горшком капусты, соленых огурцов, маринованных грибов. И загудел пир на весь мир… Гулянка…
— Понимаешь, товарищ, — раскрывал свою вмиг возрадовавшуюся душу старик. — Ублаготворил ты меня. Вот, дружище, наша чалдонская заведенка. Ежели наша баба пустила тебя под одеяло, ты ешо ей не господин. А вот коли она насыпала в кумку щей да подсунула тебе ложку, на, мол, хлебай разом со мной, — вот тогда ты ей полный владыка…