Контуженый
Шрифт:
— Я двое суток не спал.
Гнать такого обратно в ночь, провоцировать аварию. Наше расположение на околице разбитой снарядами деревни. Крайний дом сохранил стены и крышу — отель комфорт-плюс в условиях войны. Мы собираемся переночевать в нем.
Я задираю голову, изучаю темное небо. Прихожу к выводу, что вражеских «птичек» ночью не будет, и жалею измотанных бойцов.
— Кедр, перегони машину за дом под яблоню. До утра постоит, не заметят. Отоспись.
В глазах подчиненных облегчение.
Кедр! Так вот чья табличка на могиле. Взрыв прибрал с собой и водителя-снабженца. А где был я?
Ночь. Тишина. Я выхожу из хаты отлить. Не с порога же. Потягиваюсь, топаю, встаю за дерево — и в этот момент…
— Вспомнил? — с осуждением в голосе вопрошает Вепрь.
— Машину с БК за домом спрятали, — бормочу я.
— Кто приказал?
Я молчу. Ответ ясен всем. Оправдываюсь:
— Я очнулся только в больнице.
— Потому что успел смыться перед прилетом. Будто знал!
— Повезло.
Хан затягивает шнурки на берцах, стреляет в меня косым взглядом:
— Еще про ангела-хранителя скажи, что нашептал на ушко.
— Какого хера, Хан? Ты на что намекаешь?
Хан переглядывается с Вепрем. Вепрь собрал пулемет, держит его между колен стволом вверх и буравит меня взглядом:
— Мы потом взяли батарею укров откуда вас накрыли. Пленный артиллерист признался, что кто-то скинул им в чате координаты с минами. Понял?!
— Наши координаты? — недоумеваю я. — Так БК только завезли.
— А кто завез?
Перед глазами имя водителя на могиле — Кедр. Но я не понимаю смысла вопроса и тоже злюсь:
— Не всё ли равно?
Вепрь опускает глаза, на обветренном лице отчетливо проступают желваки.
Хан мне подсказывает:
— Кедр — его младший брат.
Обычно суровый Вепрь смотрит в землю и выглядит потерянным.
— Я поклялся матери, что в снабжении ему безопасно. Если со мной что не так, младший точно к ней вернется. Я до сих пор скрываю, что он погиб. Погиб из-за предателя.
— Где пленный? Я с ним поговорю.
Хан косо смотрит на меня и теперь уже обвиняет напрямик:
— Убрать свидетеля хочешь?
— Выжил только ты, Контуженый, — добавляет Вепрь.
— Вы с дуба рухнули? Я свой!
— Был свой, а сейчас не знаю. Кто-то же слил координаты.
Хан обращается к Вепрю, словно меня здесь нет.
— Без Контуженого точных прилетов не было. Он приперся — и не известно, что будет.
Я оглядываюсь в поисках поддержки. К нашему разговору прислушиваются другие бойцы. В их глазах колючее недоверие.
А вслух кто-то говорит:
— Он по нашим позициям шастал. Надо проверить телефон.
Вепрь чувствует общий настрой — предателю здесь не место. И буравит меня взглядом:
— Война стала жестче, Контуженый. Противник умен, хитер и озлоблен. А если ему помогают предатели… Выворачивая карманы! У нас теперь запрет на смартфоны.
Меня обыскивают, находят расколотый взрывом смартфон. Я пытаюсь оправдаться, но ничего не могу придумать, кроме жалкого:
— Это не я. Мой разбит с той ночи.
— Когда узнаю, что ты, сразу грохну. А пока дам шанс.
Вепрь встает и направляет пулемет в мою сторону:
— На войне делю всех на три части — друзья, враги и предатели.
При «друзья», он смотрит на Хана, при слове «враги» — за бруствер окопа, а на последнем слове упирается взглядом в меня.
— Беги, Контуженый! У тебя двадцать секунд.
Вепрь вжимает шею, смотрит исподлобья. С таким взглядом он ходит на штурм. Он не шутит! Его молчаливо поддерживают остальные. Меня подталкивает ствол пулемета и колющие взгляды «вагнеровцев». С предателем здесь будут беспощадны!
Я пячусь, разворачиваюсь и бегу. Бегу, что есть сил, не замечая боли в ребрах.
За спиной пулеметная очередь, пули со свистом пролетают над головой. Правильно говорят — свою не услышишь. Я падаю носом в землю, изучаю жизнь насекомых. Ползу, сваливаюсь в полуразрушенный окоп, на четвереньках передвигаюсь дальше и дальше. Укры нарыли километры укрытий на мое счастье.
И вдруг, свист мины. Узнаю 82-й калибр. Еще одна. Взрывы! Комья земли снопами с обеих сторон над окопом.
Я скрючиваюсь, забиваюсь в угол, закрываю глаза, зажимаю уши.
Взрывы прекращаются. Достаю воду из рюкзака, глотаю таблетку. Боль в голове и паника проходит, наступает понимание: меня только пугали. Осудить сослуживцев я не могу. За предательство мстят беспощадно. Они подозревают меня в измене, потому что больше некого. Если не я, то кто?
Обдумать не успеваю, поднимаю рюкзак и вижу шеврон с ликом Бандеры. В центре украинский идол, по кругу слова: «Батька наш Бандера, Украина мать». Шеврон не сам по себе валяется, а пришит на рукав военной формы. Отбрасываю землю. Это труп. Молодой солдатик ВСУ с перекошенным лицом.
Невольно вспоминаются слова песенки о подстреленном бандеровце. «Он лежит и стонет, терпит тяжки муки: перебиты ноги, перебиты руки». В песне, как в жизни. Не понимаю, почему депрессивная песня у врагов популярна. Там еще про старенькую мать на могиле сына. Такого в реальности меньше. Сколько брошенных трупов вэсэушников без могилы. Насмотрелся.
Мертвецы не страшны. Осматриваю тело. Нахожу исправную гранату, сую в рюкзак. Хоть какое-то оружие. Свой пистолет оставил дома, на границе с Донбассом серьезная проверка.