Контуженый
Шрифт:
С дырявой памятью нужно что-то делать иначе дырку проделают в моем черепе.
Я признаюсь Маше:
— Я выжил, а Денис с Антоном нет. Мне надо всё вспомнить.
— Я буду ждать, — хнычет она. — Береги себя.
Днем я получаю новый паспорт взамен утраченного во время боевых действий. Помню свое прежнее фото — наивный паренек открыто смотрит в будущее. Теперь напряженный взгляд повзрослевшего мужчины говорит о том, что я мучительно разбираюсь в своем прошлом.
Вечером дома прощаюсь с мамой. Оставляю ей часть денег. Волнуюсь, чтобы ее опять не развели, как с кредитом на протез.
— Мама, никому не верь. Думай о себе.
— Ну как же, сынок. А ты? Тебе верить?
Я вспоминаю фразу Вепря: «В аду мы будем лучшими, понял?» — и отвечаю:
— Я тоже не святой, мама.
19
В освобожденную часть Донбасса я добираюсь на перекладных. Проезжаю Попасную. Мы освободили город в День Победы 9 мая. Бои шли упорные, город превратился в руины, с тех пор здесь мало что изменилось. Потом был долгий путь к Северодонецку, до которого по мирной дороге всего ничего. Северодонецку досталось чуть меньше, на улицах вижу жизнь, город восстанавливают.
За речкой виднеется Лисичанск. Два города смотрят друг на друга выбитыми окнами через речку. Мосты через Северский Донец взорваны, техника не пройдет, но пешком перейти можно. Противник держался за город недолго, готовил новый рубеж обороны, в который мы и уперлись. Там всё и случилось. Я стал Контуженым, а моих друзей не стало.
Я выхожу из попутки, шагаю пешком. В полный рост и не под обстрелом местность смотрится по-другому. Дорога изрыта снарядами, лесопосадка посечена осколками, окопы разбиты, частные домики разрушены. Здесь шел жестокий бой. Крайним бой оказался только для меня, для друзей — последним.
На окраине разрушенной деревни маленькое кладбище. Там я нахожу братскую могилу. По центру крест. На отдельных дощечках позывные близких друзей: Чех, Шмель, Днестр, Урал и Механик. Глаза слезятся, кусаю губы, чтобы не расплакаться. Когда наступит мир, моих друзей обязательно перезахоронят на аллее героев в родных городах и вернут им настоящие имена.
Еще одна табличка на могиле с именем Кедр. Напрягаю память, но не могу вспомнить. А вот имени Русика на братской могиле нет. Это наш оператора беспилотника. Он, хоть и ополченец из ЛНР, но стал полноценным бойцом «группы Вагнера». Где мой минометный расчет, там и Русик. Без беспилотников войну в двадцать первом веке не выиграть. Я припоминаю, что отец Русика бизнесмен из Луганска. Наверное, он забрал тело сына.
На дороге останавливается БМП. На броне четверо бойцов в полной амуниции с шевронами «О» группировки «отважных». Я в камуфляже, но без оружия и опознавательных повязок.
— Кто такой? Чего забыл? — спрашивает боец, не забывая держать незнакомца под прицелом.
Вытягиваю из-под одежды жетон «Группы Вагнер».
— Я Кит из «музыкантов». Вернулся после ранения. К нашим подбросьте.
Боец хлопает по броне рядом с собой и наставляет:
— А наша Бэха после ремонта. По тропке ступай, на обочине мины попадаются.
Мы трясемся на броне, я глотаю пыль и радуюсь, что ребра почти зажили. А вот последние новости с фронта не радуют, и я спрашиваю:
— Чего вдруг отступаем, братцы?
Старлей, старший по званию, сжимает автомат и указывает на клубы дыма за горизонтом:
— Мы бьемся не за территорию, а против армии противника. Кончится их армия, территория перейдет сама собой.
— Побыстрее бы, — вздыхаю я.
— Кутузов тоже отступал, но победил. Нужно терпение и время.
В сумерках меня привозят на линию боевого соприкосновения, где всё указывает на недавний бой.
Старлей «отважных» настроен лирически:
— Бывай, «музыкант». Сегодня ваш «оркестр» выдал мощный концерт под гром «аплодисментов» нашей артиллерии.
Я подыгрываю:
— С той стороны новую массовку подгонят.
— И ладно, ты же хотел побыстрее. Огневого реквизита на всех хватит, — обещает «отважный».
Я в расположении «музыкантов Вагнера». Есть новые лица, но многих я знаю. Нахожу Вепря из штурмового отряда. Он чистит пулемет. Рядом босой Хан из бурятов меняет женские прокладки в походных берцах. Незаменимая вещь для сушки обуви. Не сомневаюсь, в его арсенале помимо обезболивающего промедола в шприц-тюбике есть и женские тампоны на случай пулевого ранения. Засунул в рану, тампон разбухает, кровотечение останавливается.
Вепрь замечает меня, смотрит косо:
— Кит приплыл. Ты теперь Контуженый?
— Контуженый, — соглашаюсь я.
— Контуженый хочет в штурм, к больным на всю голову? — Вепрь вроде бы шутит, но без усмешки. Глаза приглядываются ко мне.
— Приехал узнать про свой крайний бой. Сам ничего не помню.
— Мозги отшибло? Не можешь срать, не мучай жопу!
Шутки у Вепря грубые, но бойцам заходит. Рядом посмеиваются. Я настаиваю:
— Вепрь, про тот бой расскажи.
— Так не было боя, Контуженый. Ночью прилетело точнехонько вам по БК. Понял?
Я морщу лоб. Мы израсходовали боекомплект. Я передал по рации заявку. Под ночь подвезли мины. Взвод обеспечения предпочитает снабжать передовую в темное время суток, так меньше шансов подставиться под беспилотник.
Вепрь продолжает с обвинительным напором:
— Какого херы вы машину не разгрузили, во дворе оставили? Все мины разом рванули. Хата в труху вместе с твоими и водителем. А тебя за деревом нашли без сознания. Как ты там оказался?
Грузовик с боекомплектом, деревенская хата, ночь, дерево. Слова Вепря рассеивают туман памяти.
…Я вижу грузовик, наполненный ящиками с минами. Понурые лица бойцов. За долгий бой мы несколько раз переносили тяжелый миномет на новую позицию и перетаскивали мины туда-сюда. Я уж не говорю про эмоциональное выгорание.
Самый сильный из нас Урал тяжко вздыхает и спрашивает меня, как командира:
— Разгружаем за бруствер?
Шмель тоскливо смотрит на грузовик с просевшими рессорами:
— Утром передислокация. Опять загружать.
Да и водитель из части снабжения валится с ног: