Конунг. Властитель и раб
Шрифт:
– Не можешь ли ты повторить клятву, государь?
Конунг Сверрир повторяет ее.
Они стоят и смотрят в глаза друг другу, оба от мира сего, один в покаянном рубище, другой нет. И никто не уступает.
Эйрик говорит:
– Я не понесу железо, чтобы подтвердить чужое происхождение, а не свое собственное.
Он кивком подзывает к себе монаха. Они перекидываются парой слов. Эйрик вновь оборачивается к конунгу и говорит:
– Даю тебе срок до благовеста к вечерне. К этому часу ты должен прислать мне новую клятву. Если не пришлешь, я отказываюсь от Божьего суда, и тогда пеняй на себя, государь.
Он поворачивается и уходит, дружинники и монахи следуют за ним прочь из церкви святого Петра и из города конунга Сверрира.
Конунг вошел в церковь, и мы следом за ним. Только раз прежде я видел конунга Сверрира таким: после поражения при Хаттархамаре, когда он разрыдался, и ближние силой заставили его возглавить отступающий отряд. Сейчас он не плачет, но молчит – стиснув зубы, словно проглотил, не разжевав, черствый кусок хлеба. Он отталкивает моего отца и меня, протискивающихся сквозь толпу окруживших конунга людей. Свиной Стефан что-то орет дурным голосом, его крик возвращается эхом от каменных стен. Под сводами церкви льется слабый свет. кто-то просит принести факел, приходит Торбьёрн сын Гейрмунда из Фрёйланда и держит его над конунгом. Но конунг велит убрать факел. Поворачивается спиной к нам. Ссутуливается и становится маленьким, потом снова оборачивает лицо к нам, но ничего не говорит. Мы пробуем дать ему совет. Но какой совет мы может дать? Вдруг начинает твориться сущее безобразие: мы говорим все разом, перебивая друг друга. Гудлауг Вали обрывает меня, я отталкиваю его, у всех есть что сказать, но никто не знает, что говорит. А конунг молчит.
Тогда выступает мой добрый отец Эйнар Мудрый:
– Ты хотел сделать Эйрика глупее, чем он есть, государь! Ты думал, Эйрик примет клятву такой, как ты ее составишь, но он видит яснее, чем ты предполагал, и имеет больше мужества, чем ты ожидал. “Сверрир испугался!” – скажет теперь народ. Он признает его правым, а тебя неправым.
Конунг смотрит на моего отца с глубокой неприязнью, разжимает губы – и плюет в него.
В этот момент он готов крикнуть – и я жду боевого клича: люди поднимут щиты, конунг выступит вперед и поведет их на священников и монахов, на человека в покаянном рубище, непокорного конунгу страны… Тут в церковь святого Петра входит Симон из Сельи. Я вижу, как мой отец стирает плевок конунга со щеки.
Симон всегда был тощим и сутулым, с узкими губами, редко растягивавшимися в улыбку, с глубоким взглядом: в первые годы нашего знакомства я думал, что он видит в темноте. Мы расступились перед ним. И он прошел прямо к конунгу.
Случается, что низший по происхождению бывает высшим по положению. Симон указывает на скамью у стены церкви, и конунг в изнеможении опускается на нее. Симон кивком подзывает Торбьёрна сына Гейрмунда. Торбьёрн вновь приносит факел. И так – при свете, падающем на лицо конунгу и ему, Симон стоит мгновение, не произнося ни слова. Потом говорит:
– Я пришел не от имени Эйрика, государь, я выступаю только от себя. Но ты знаешь, что хотя я всегда следовал за тобою, частенько случалось, что мои помыслы не были до краев наполнены любовью к конунгу страны. В свое время говорили, что ты продался дьяволу. Я верил этому – или хотел верить – и распускал слух дальше. Помнишь ли также, как я просил у тебя епископскую кафедру в Хамаре, а ты отказал мне? Воспоминание об этом часто причиняет мне боль. Мое право злобиться, твое право наказывать меня за эту злобу, если она задевает тебя. Я озлоблен на тебя в своем жестоком сердце, ибо ты выше меня! Сейчас настал миг, когда я должен открыться. Когда люди Эйрика втайне явились в Нидарос и искали здесь поддержки, они говорили и со мной. Я внимательно выслушал их. Можешь меня казнить, коли хочешь. Народ скажет тогда: «Симон был прав, говоря, что конунг Норвегии продал душу дьяволу!» Я заявил людям Эйрика: «Никакой другой помощи, кроме молчания о том, что я теперь знаю, я вам не окажу. Я человек конунга Сверрира!» Однако все во мне ликовало. Не оттого, что другой, может статься, займет твое место. Но если Эйрик выдержит испытание и докажет свое высокое происхождение, конунг дружины биркебейнеров чуть смирит свою гордыню. Я знаю, что ты на равных беседуешь с воинами, бондами и горожанами. Но все же ты надменный. Появись рядом брат, представляющий для тебя угрозу, ты сразу станешь мудрее – и покорнее. В твоей мудрости недостает смирения. Я храбрый человек, государь. Ты всегда говорил: «Величайший из даров Господних смертному – отвага!» Похоже, тебе придется примириться с моею. Я молился об Эйрике и соблюдал пост – признаюсь тебе как на духу. Я замыкался в святая святых и взывал к Богородице: «Окажи человеку из Миклагарда всю твою милость!» Говорю тебе, государь: «Не действуй обманом!» Так поступал я – время от времени. Так, пожалуй, действует Эйрик. Но ты, конунг Норвегии, не должен обманывать. Ты должен соблюсти честную клятву. И позволь мне уйти с миром.
Он развернулся и вышел. И держался прямее, чем прежде.
Но конунг окликнул Симона. Он поднялся, и мы вдруг увидели: подавленность и леденящий ветер в сердце, улыбку на сером лице… Резким, грубым движением он сгреб Симона за плечи и встряхнул:
– Ты мой друг, Симон! Теперь ступай!
И Симон ушел.
Мы смотрели ему вслед.
Конунг сказал:
– Аудун, ты составишь новую клятву?
Я сделал это.
Эйнар Мудрый сказал:
– Народ возложит на конунга всю вину, если Эйрик будет вынужден уйти, не завершив дела.
Мы покинули церковь.
Эйрик и его свита из дружинников и монахов вернулись и вступили под мрачные своды церкви святого Петра. Лица менее мудрых светились торжеством, но я заметил также, что сам Эйрик стал иным: более ясен рассудком, словно отрезвевший с тех пор, как оставил нас. И я подумал: «То, что случилось, кажется, не на руку ему?» Он снова бросился на колени. Но уже не с той страстью одержимого, с меньшей проникновенностью в мольбах. Монахи пели. Но голоса их словно потускнели.
Мне вменялось именем конунга Норвегии обследовать, босы ли подошвы Эйрика и нет ли на них какой-либо защиты от огня и жара. Не раз бывало, что испытуемые раскаленным железом прикрепляли к подошвам тонкую железную пластинку. Когда ее срывали, Господь переставал благоволить к ним. По приказанию конунга появляется конунговый трубач Рейольф из Рэ. Он поднимает рожок – Эйрик поднимает ногу. Под сводами церкви с торжествующей силой гремит конунговая фанфара – звук отражается от стен и ударяет в каждое ухо злобным ревом. Пока он стоит, подняв одну ногу, я наклоняюсь в свете факела, который опасно близко держит Торбьёрн сын Гейрмунда из Фрёйланда, и, сощурив глаза, изучаю кожу на подошве. Провожу по ней рукой. Возможно, кожа натерта солью и мазью, но железной подметки на ней нет, подошва босая. Он опускает ногу. И чуть улыбается – с налетом презрения, но ни на миг не теряя учтивости.
Вторая нога поднята – и вновь Рейольф оглашает церковь зычным ревом своего рожка. Теперь подошел и Гудлауг Вали. Он притворяется, что не доверяет мне и моему расследованию. Однако наша цель – подвергнуть сомнению честность Эйрика и поколебать таким образом его спокойствие, – а кроме того, изнурить его долгим стоянием, балансируя на одной ноге, подняв другую. Но на обеих ступнях нет тайных пластин. Он опять улыбается – с чуть большей гримасой презрения вокруг полноватого рта.
Разозлившись, я наклоняюсь к нему – сую свой нос прямо в его некрасивые твердые губы. От него удушливо пахнет потом и мужчиной. В свете факела я вижу, как Эйрик разжимает губы, дышит энергичнее, чем раньше. Но изо рта не смердит перегаром. Он быстро сглатывает. Пил ли ты, требующий признания сыном конунга страны, отвары трав Миклагарда? В таком случае они не пахнут. Но его самообладание уже не так непоколебимо. Я отворачиваюсь от Эйрика и говорю конунгу:
– Мой осмотр показывает, что его ступни босы.
Входит фру Сесилия. Да, сестра конунга и Эйрика – если Эйрик сын конунга Сигурда. Сесилия, в ранней юности подаренная в наложницы Фольквиду лагманну в Швецию и позже ставшая его женой. Покинувшая супруга из-за слабости его чресел и связавшая судьбу со Сверриром. Она, должно быть, горяча в постели – беспощадная пожирательница мужчин, словно волк, задирающий по весне ягнят. Прекрасная в блеске своей наготы – многие могут подтвердить это, – податливая, но подчас неукротимая, способная раздеть мужчину раньше, чем он разденет ее. Так отсылает его… Зовет вновь… Расстегивает одежду, напевает, кидается на постель, вскакивает и носится вокруг огня с искрами в распущенных волосах. Кличет свою стражу для защиты от него, посягнувшего… Выставляет их вон… И обмякает в его объятиях…