Конвейер смерти
Шрифт:
– И что вы Наташке сказали?
– Я как себя в зеркале увидел, чуть ее не задушил. Схватил за горло, а она отбивается, царапается! Хотел в глаз дать, но одумался, отпустил. Все-таки женщина. Магнитофон «Sony», что ей подарил, об стенку разбил и ушел. Дьявол! Еще два месяца служить! Как выйти к батальону без усов? Может, до замены отрастут?
– Конечно, Василий Иванович! До апреля все будет нормально. Усы вырастут, а Наташкина шарманка не восстановится. Она еще десять раз пожалеет, что напакостила.
– Берендею
Мне было смешно, но я старался изо всех сил не прыснуть. Зачем злить комбата и обижать? Только выйдя из модуля, я расхохотался, дав волю чувствам.
– Никифор, ты чего? – удивился возвратившийся из автопарка Вересков. – Чокнулся?
– Миша! Ни о чем не спрашивай. Это надо видеть. Зайди к комбату переговорить о чем-нибудь. Но не засмейся и ему не ляпни, что я стоял тут и ржал. Посмотришь – и сразу поймешь.
Вечером я доложил офицерам о встрече в Ташкенте с женой Сбитнева и зачитал письмо, в котором она благодарила за деньги, собранные для ее дочери офицерами батальона.
– Никифор Никифорыч! А почему в письме говорится о сумме двести пятьдесят чеков? Денчик передал пятьсот! – удивился Марабу.
– Вот поэтому я и попросил, чтоб она написала нам письмецо.
– И что из этого следует? – уточнил Шкурдюк.
– А то, что она не получила половину суммы, которую мы собрали вдове и дочери, – ответил я.
Мужики переглянулись и посмотрели на прапорщика Денчика. Старшина роты сидел и хлопал глазами. Он не ожидал такого поворота дела. Откуда прапорюга мог знать, что я еще два месяца назад получил первое письмо, в котором она искренне благодарила за деньги. Мы с комбатом какое-то время сомневались, думали, может, Лена ошиблась в сумме. Но когда я с ней поговорил и вскользь уточнил сумму, последние сомнения отпали. Совершилась чудовищная подлость! Я передал ей оставшиеся собранные пятьсот чеков и попросил написать ребятам письмо. В нем вдова еще раз поблагодарила батальон за заботу, рассказала, как растет Вовкина дочурка…
– Ты что, крыса? Подонок, убью! – вскочил Мандресов из-за стола и набросился на Денчика.
Комбат схватил его за руку, усадил на место и высказался:
– Этого подлеца мы отдадим на суд чести прапорщиков. И отныне его место не в каптерке, а на боевых действиях. И чтоб не на броне оставался, а в горы ходил с мешком за плечами! Надеюсь, Бог накажет тебя за подлость, которую ты совершил.
Морду прапорщику все же после совещания набили, а деньги с получки забрали и передали вдове с очередным отпускником.
Спустя полгода прапорщику оторвало
Из тех кадров, что нам спихнули другие подразделения, в батальоне остался только Кирпачевский. Этого высокого широкоплечего красавца выслали из штаба армии за какие-то провинности. У него было прозвище – Кирпич, преследующее его по жизни. Как оказалось, он был сыном командующего одной из армий Киевского округа.
В день, когда полк выходил на боевые действия в Баграмскую зеленку, из дворца Амина раздался звонок. Выздоровевшему после ранения Ошуеву и возвратившемуся в строй (а мы тайно надеялись уйдет в Союз на повышение), генерал Хреков пояснил порядок работы с этим взводным. Состоялся диалог следующего содержания.
– Вы к кому поставили в штат Кирпачевского?
– В первый батальон. Командиром взвода третьей роты, – ответил Ошуев.
– В рейдовый батальон?
– Так точно. Заполнили вакант.
– Идиоты! Хм-м. Вы только не вздумайте сдуру отправить его на боевые! А то у вас хватит ума и сообразительности. Не забывайте, чей это сын!
– И что с ним делать прикажете? – раздраженно спросил Султан Рустамович, потирая занывшую рану (начальство некстати заставило его нервничать). – У нас в полку каждый человек на счету. Куда Кирпачевского деть? Забирайте обратно, товарищ генерал.
– Не учите меня жить! Если этого офицера к вам перевели, значит, так надо! У вас есть, куда его определить на время рейда? Поставьте начальником караула в полку.
– Слушаюсь, товарищ генерал! – ответил Ошуев и бросил, не глядя, трубку на телефонный аппарат. Герой со злостью пнул стул, швырнул о стену ежедневник и вышел из дежурки. Он не переносил, когда с ним разговаривали в таком тоне. Оставалось гадать, снимет он меня с дежурства или нет под горячую руку.
После Баграмки дивизию направили в Пагман, из Пагмана – на Гардезскую дорогу. А затем мы собрались в Черные горы. Кирпачевский же постоянно не вылезал из караулов.
Перед очередным выходом он подошел ко мне:
– Товарищ старший лейтенант! Разрешите обратиться. Старший лейтенант Кирпачевский!
– Слушаю вас, товарищ старший лейтенант.
Я неприязненно смотрел в наглые карие глаза этого громилы и думал: «Ну, что тебе нужно? Сидишь в тепле, в спокойной обстановке, а нам сейчас отправляться к черту на рога. Чего еще не хватает?»
– Никифор Никифорыч! Возьмите меня в рейд! Я к комбату подходил, но Чапай отказал. Поговорите с ним. Он боится: вдруг со мной что-то случится, потому что заменяется в армию к моему папаше. А родитель наказал Подорожнику меня беречь, как зеницу ока.