Конъюнктуры Земли и времени. Геополитические и хронополитические интеллектуальные расследования
Шрифт:
Вообще хронополитика как отрасль знания и как вид политической практики представляет собой изучение и использование неоднородности исторического времени, его подвижных тенденций и конъюнктур. До сих пор она по преимуществу остается на уровне объективистского анализа, выступает своего рода описательной «политгеографией времени». Между тем будущее этой дисциплины определится ее способностью перейти к ангажированному политическому проектированию, отталкивающемуся от наложения разных трендов, от того, как они усугубляют или гасят друг друга или создают сложные – «бифуркационные» – конъюнктуры разнонаправленностью своих движений и несовпадением своих пиков [см.: Цымбурский 1999а]. (Уже досциентистская предшественница хронополитики – астрология – исходила и исходит из представления о закономерно преобразующихся во времени конфигурациях различных влияний-тенденций.) «Политгеография времени» должна выделить из себя аналог геополитики, когда-нибудь явив своих Маккиндеров и Хаусхоферов. В частности, это относится и к хронополитике топлива и стратегических материалов. Книга В. Петрова и его соавторов – из тех, что закладывают
В этом труде налицо два уровня анализа. С одной стороны, речь идет о мировых тенденциях в сфере добычи и транспортировки нефти до 2020 года (с редким и осторожным заглядыванием в более далекое будущее). С другой стороны – о наших, российских, нефтяных перспективах на вторую половину 2000-х – первую половину 2010-х годов, то есть на тот интервал, на который, в частности, придутся президентские выборы 2008 года, сулящие поставить под большой вопрос протянувшуюся с декабря 1991 года непрерывную линию российской либеральной власти.
Первый аспект авторы, забегая вперед, суммируют в словах, открывающих книгу: «Сегодня есть серьезные основания утверждать, что мировое производство нефти достигнет своего пика в конце нынешнего десятилетия. После прохождения максимума добыча нефти вступит в фазу длительного и неуклонного падения и, возможно, уже более никогда не будет расти» (с. 5). Впрочем, ниже даются разные допустимые датировки этого мирового нефтяного максимума – от 2004–2006 до 2015–2020 годов (с. 9). Вслед за множеством экспертов авторы констатируют наметившееся истощение большинства крупнейших разрабатываемых месторождений, за исключением Ближнего Востока. Политические характеристики этого основного нефтеносного поля планеты неизбежно обострят в ближайшие 10–15 лет интерес инвесторов к «любой новой возможности добычи нефти в других, более “спокойных” районах» – в Западной Африке (сейчас все больше пишут о мавританской нефти), в русской Северо-Восточной Азии с ее шельфами и вообще в арктическом поясе (Карское море, Норвегия, Гренландия, Канада). Со второй четверти XXI века ожидается усиление тенденции перехода мирохозяйственного Центра на нетрадиционные дорогостоящие виды нефти, которая, как допускается, повлечет за собой еще более радикальную демодернизацию и реархаизацию многих бедных стран, этих мировых “опасных классов”» (с. 13–17).
В наши дни, пишут авторы, цены на нефть регулируются двумя крупнейшими факторами: «глобальное замедление экономического роста, неопределенность его дальнейших перспектив» (собственно, наметившаяся еще с 1970-х годов понижательная «вековая тенденция», по Ф. Броделю) работают на снижение цен, однако мусульманский терроризм, создавая картину ближневосточной и мировой нестабильности, держит цены на уровне, существенно выше того, который определился бы сугубо экономическим спросом. Но высокая цена нефти как функция большой нестабильности отнюдь не благоприятствует устремлению инвестиций в эту сферу, наоборот, они все больше уходят в отрасли с более быстрой, краткосрочной отдачей. В свою очередь проводимые в интересах потребителей из развитых стран либерализация и диверсификация нефтегазового рынка не способствуют долгосрочным контрактам, а стало быть, и инвестированию в новые большие инфраструктурные (трубопроводные) проекты (с. 27–34).
В таких условиях судьба нефтяной отрасли начинает все более определяться геополитикой, прежде всего геополитической идеологией и порождаемыми ею приоритетами единственной сверхдержавы. В начале 2000-х годов США оказались перед выбором: развивать ли как альтернативу Ближнему Востоку новые нефтяные провинции, в особенности втягивая в свое жизненное пространство русскую Северо-Восточную Азию, или силой навязать ближневосточным странам свой «замиряющий» контроль. Республиканцы явно двинулись по второму пути, исходя из того геополитического тезиса, что, по высочайшему счету, «за пределами Ближнего Востока… просто нет нефти» (заявление директора Бостонского института анализа проблем энергетической безопасности С. Эмерсон). Предполагавшийся до последнего времени массированный выброс на мировой рынок иракской нефти мог бы стать попыткой переломить по-американски депрессивную «вековую тенденцию». (Эксперты, отвергавшие в 2002 и начале 2003 года такой прогноз для иракской нефти, ссылались на изношенность нефтяной инфраструктуры Ирака, на нестабильность предполагаемого послехусейновского режима, отпугивающую инвесторов, и на то, что, добиваясь признания соседей, этот режим будет связан опэковской квотой [Виноградова 2003: 62–64]. Эти экономисты не предвидели, что в Ираке много лет вообще не будет никакого самостоятельного режима, а его нефтяные скважины поступят в неограниченное распоряжение американской администрации – и этим обстоятельством снимутся основные из их доводов.) Последствия такого решения казались прозрачными: крупномасштабное снижение цен на нефть, мощно стимулировав экономики стран не только Центра, но и полупериферии (Китай, Индия), а также Японии, оказавшейся с конца XX века на грани полупериферии, вместе с тем подорвало бы рентабельность нефтедобычи в мире за пределами Ближнего Востока по крайней мере на 5–6 лет.
На фоне этих глобальных ожиданий Петров с коллегами переходят к обсуждению будущего собственно российской нефти. Поскольку наша нефтедобыча ориентирована на мировой рынок, пишут они, постольку «доказанные» нефтяные запасы России следует определять не по советско-российскому, а по западному критерию, относя к ним не всю технически извлекаемую нефть, а только ту, добыча которой рентабельна по наличным экономическим условиям. Кроме того, подчеркивают авторы, надо иметь в виду отсутствие в России благоприятной технологической и инвестиционной среды
Предлагая свой ответ на этот вопрос, ученые опирались на разработки крупнейшего в XX веке эксперта по топливным ресурсам М. Хубберта [Hubbert 1962: 41–94]. Они апеллируют к его знаменитой эмпирической кривой и описывающей ее формуле, которые позволяют вычислять ежегодную добычу нефти исходя из соотношения потенциально извлекаемых ресурсов месторождения и добычи уже накопленной (если эмпирически устанавливается, что пик добычи на месторождении уже пройден, то по данным о ежегодной добыче за предыдущие годы кривая Хубберта позволяет оценить истинные запасы месторождения и сделать долгосрочный прогноз добычи). Важно, что с учетом работ последователя Хубберта Ж. Лэрье супруги Поляковы постарались серьезно подкорректировать модель Хубберта, приспособить ее к случаям, когда оценка запасов может меняться из-за доразведки, а также вследствие переменной интенсивности добычи. Дело специалистов – в деталях оценить построенную супругами-математиками в виде системы уравнений «динамическую» версию модели Хубберта (так называемую комплексную модель «разведка – добыча»). Если оценка этого результата экспертным сообществом будет благоприятной, то пользователи модели получат в свое распоряжение значительно усовершенствованный аппарат хронополитики нефти как часть общего инструментария хронополитического прогнозирования и проектирования.
Попутно можно указать на один интересный специальный результат, полученный Поляковым и укореняющий хронополитику нефти в мировой и национальной истории. Построив общую кривую нефтедобычи в России за XX век, прошедшую свой пик в конце 1980-х, наши математики вслед за Лэрье истолковали ряд меньших выгибов этой кривой как следствие наложения нескольких частных кривых Хубберта. При этом обнаружилось, что такие частные кривые, вопреки Лэрье, могут порождаться не только открытием и введением в разработку новых месторождений: Урало-Поволжского (пик – 1967 год) и Западно-Сибирского (пик – 1982 год), но и средовыми изменениями: индустриализацией и террористическим дисциплинированием в 1930-х (пик – 1937 год), обновлением производственных фондов в 1980-х, наконец, краткосрочным улучшением мировой конъюнктуры и притоком инвестиций в российскую нефтедобычу в начале 2000-х, давшими в наши дни очередной малый пик, пока примерно в полтора раза уступающий суммарному великому пику 1989 года. Оказывается, стимулирующие средовые изменения истолковываются аппаратом модели Хубберта как аналоги открытия новых месторождений, порождая соответствующие кривые или «псевдокривые» с их математически предсказуемыми подъемами, максимами, перегибами и спадами (с. 86).
А теперь – о главном прогнозе авторов, который составляет политический смысл книги и вытекает из применения модели «разведка – добыча» к динамике наших нефтеносных регионов по отдельности. Северный Кавказ оказывается практически «выработанным» регионом с предвидимой после 2010 года добычей не более 3,5 млн тонн в год, и то под большим вопросом, а Урало-Поволжье – краем, где искусно выжимаются остаточные запасы благодаря новым технологиям и интенсивности бурения. В зависимости от того, насколько будет выдержан этот курс, подкрепленный доразведкой, прогноз на 2010 год – от 60 до 110 млн тонн в год. Север Европейской России, похоже, может дать наибольший относительный прирост добычи при минимальных вложениях в разведку, но общий размер добычи тут вряд ли превысит 20–25 млн тонн в год. Наиболее впечатляет предсказание для Западной Сибири, оплота российского бюджета: после 2005 года нас ждет, скорее всего, стремительное снижение добычи с выходом к 2010 году на уровень примерно 50 млн тонн. Общий вывод перечеркивает претензии нефтяников и правительства – достигнув ежегодных 450–500 млн тонн, стабилизировать добычу на этом уровне, приближенном к пику 1989 года. Взамен этого предполагается падение нефтедобычи во второй половине десятилетия: в худшем случае почти в три раза по сравнению с 2002 годом (375 млн тонн) и не менее чем на четверть даже в случае фантастически благоприятном – при открытии и начале разработки в Западной Сибири новых месторождений объемом не менее 300 млн тонн.
И этот внутрироссийский нефтяной коллапс, предрекаемый и моделью Хубберта, и ее модифицированной версией (моделью «разведка – добыча»), должен был бы резко усугубиться снижением мировых цен на нефть, которое исключило бы значительную часть российских запасов из категории «доказанных», во всяком случае на какое-то время.
Исходя из заложенных в нее посылок, модель «разведка – добыча» интерпретирует наш нефтяной бум последних трех лет на старых нефтезалежах, без введения в действие новых месторождений, как результат предельно интенсифицированной добычи, но при почти полном прекращении разведочного бурения, иначе краткосрочный прирост мог бы быть еще большим (с. 184). Речь идет о «сверхэксплуатации высокопродуктивных пластов» посредством надсадных инвестиций в нефтеотдачу (с. 193–194). Мировой обвал цен на 5–6 лет обессмыслил бы эти вложения, не говоря уже о том, что он, скорее всего, «остановил бы всю оставшуюся геологоразведку» (с. 194). Факторы, сворачивающие извлечение нефти, стали бы буквально подхлестывать и усугублять друг друга.