Копчёная селёдка без горчицы
Шрифт:
Что снова привело меня к Бруки Хейрвуду.
Одно, в чем я была вполне уверена, так это вот в чем: что загадка смерти Бруки будет решена не камерами, записными книжками и рулетками у фонтана Посейдона, а скорее в химической лаборатории.
И сделать это должна буду я.
Я продолжала думать о загадках, пока съезжала по перилам в вестибюль. Детские стишки-загадки были такой же частью моего детства, как и любого другого.
Thirty wild horses upon a red hill Now they tramp, now they champ Now they stand still. [40]40
«Зубы!» — бывало, кричала я, потому что Даффи мухлевала и шептала ответ мне на ухо.
Это, разумеется, происходило в те времена, когда мои сестры еще не начали меня ненавидеть.
Позже был более мрачный стишок:
One's joy, two's grief, Three's marriage, four' a death. [41]Ответом была «сорока». Мы видели, как четыре птицы уселись на крышу во время пикника на лужайке, и сестры заставили меня выучить эти строчки наизусть перед тем, как подпустили меня к моей порции клубники.
41
Тогда я еще не знала, что такое смерть, но от этого стишка у меня появились ночные кошмары. Полагаю, что именно эти короткие строки, которые я выучила в раннем детстве, приучили меня разгадывать загадки. Недавно я пришла к выводу, что детские стишки-загадки — базовая форма детективной истории. Это тайна, избавленная от всего, за исключением существенных фактов. Возьмите вот эту, например:
As I was going to St. Ives, I met a man with seven wives. Each wife has seven sacks Each sack has seven cats Each cat has seven kits. Kits, cats, sacks, wives How many were going to St. Ives? [42]42
Обычный ответ был, разумеется, «один». Но когда ты начинаешь думать об этом, понимаешь, что здесь кроется что-то намного большее. Если, например, случится так, что рассказчик стихотворения обгонит человека со странствующим зверинцем, действительное количество — включая мешки — достигнет почти трех тысяч!
Все зависит от того, как вы смотрите на вещи.
Миссис
— Хромцы, — приступила я, нырнув с головой. — Вы сказали, что они пустят мою кровь на колбасу. Почему?
— Держитесь от них подальше, мисс, я вам уже говорила.
— Я думала, что они исчезли?
— Они ничем не отличаются от других людей. Так что их не узнаешь, если кто-то не скажет.
— Но как я могу держаться от них подальше, если я не знаю, кто они?
Миссис Мюллет понизила голос и оглянулась через оба плеча.
— Вот эта Маунтджой, к примеру. Бог знает, что творится у нее на кухне.
— Тильда Маунтджой? Из Ивового особняка?
Я не могла поверить в свое везение!
— Та самая. Ну да, не далее чем сегодня утром я видела ее в Канаве — она в Изгороди шла, как пить дать. Они до сих пор ходят туда делать кое-что с водой — отравлять ее, насколько я знаю.
— Но постойте, — заметила я. — Мисс Маунтджой не может быть из хромцов, она ведь посещает Святого Танкреда.
— Чтобы шпионить, скорее всего! — фыркнула миссис Мюллет. — Она сказала моей подруге миссис Уоллер, что это из-за органа. У хромцов ведь нет органов, видишь ли. «Люблю звук хорошего органа», — сказала она миссис Уоллет, а та передала мне. Тильда Маунтджой родилась и воспитана как хромец, так же как и ее родители. Это в крови. Не важно, в какие коллекционные тарелки она вкладывает свои шестипенсовики, она хромец с головы до пят, ты уж мне поверь.
— Вы видели ее в Канаве? — уточнила я, мысленно делая заметки с сумасшедшей скоростью.
— Собственными глазами. С тех пор как миссис Ингльби угодила в беду, мне приходится все ноги стаптывать ради яиц. Аж к Роулингам ходить, хотя я должна сказать, что их желтки лучше, чем у Ингльби. Уж не знаю почему. Естественно, если уж я дошла туда, нет смысла брести кружным путем назад, не так ли? Так что я иду по Канаве, несу яйца и все такое и срезаю дорогу через Изгороди. Тут-то я ее и увидала, прямо около булловских костров, там она и была, на расстоянии броска камнем впереди меня.
— Она с вами заговорила?
— Нет, моя девочка. Как только я увидела, кто там, я отступила назад, села на берег реки и сняла туфлю. Сделала вид, что камешек попал.
По-видимому, миссис М. шла в том же направлении, что и мисс Маунтджой и вот-вот бы обогнала ее — в точности как тот человек из стишка о Сент-Ивсе.
— Отлично! — сказала я, хлопая руками от возбуждения и удивленно качая головой. — Что за суперидея!
— Не говорите «супер», дорогуша. Вы знаете, что полковник это не любит.
Я сделала жест, как будто застегиваю молнию на губах.
— О-о е-е?
— Простите, дорогуша. Не понимаю, что вы говорите.
Я расстегнула молнию.
— Кто еще? Другие хромцы, имею в виду?
— Ну, не стоило бы мне говорить, но, к примеру, этот Реджи Петтибоун. Его жена тоже. Думает, она фифа такая, в Женском институте и всякое такое.
— У ее мужа антикварная лавка?
Мисс Мюллет мрачно кивнула головой, и я поняла, что она снова переживает утрату стола из «Арми энд нейви».
— Благодарю вас, миссис М., — сказала я. — Я думаю над написанием исследования по истории Букшоу. Упомяну вас в сносках.
Миссис Мюллет поправила волосы указательным пальцем, пока я шла к кухонной двери.
— Держитесь от них подальше, помните.
17
Как у некоторых магазинов в Бишоп-Лейси, у лавки Петтибоуна был георгианский фасад с маленькой крашеной дверью, зажатой между парой створчатых окон в эркерах.