Копья летящего тень. Антология
Шрифт:
— Я буду вынужден сообщить об этом твоему начальству, — с искренним, почти родственным сочувствием сказал он, печально взирая на меня своими выпуклыми, ближневосточными глазами. — Я давно уже замечаю за тобой… — он шумно вздохнул, — …какое–то болезненное восприятие жизни. Ведь тебя никто не обижает, не так ли?
Я кивнула. Сломанную оправу я заменила другой. Такой же дымчатой. Тоже несоветской.
— Что у тебя со щекой? — участливо спросил он.
Сказать, что я нечаянно
— А голова у тебя не болит? — продолжал он, подаваясь вперед и ощупывая прозорливым деканским взглядом подозрительную царапину у меня на лбу.
Сказать ему, что даже мысль о каком–нибудь философском понятии вызывает у меня нестерпимую боль чуть выше левого виска? Да, меня забавляет этот процесс: мысль, нечто, так сказать, нематериальное, порождает сугубо материальное явление — боль. Мысль порождает боль! Сказать ему об этом? Сказать ему, что в голове у меня дыра, через которую в мой мозг может залезть все, что угодно?
— Болит… — нехотя признаюсь я, с сожалением думая о том, что лучше бы мне сейчас сидеть у Себастьяна и пить индийский чай с запахом натурального розмаринового мыла…
С удовлетворением откинувшись назад в своем деканском кресле, Виктор Лазаревич с облегчением произнес:
— Я это сразу понял. Еще в тот раз, когда ты облила меня газированной водой!
Сказав это, он с равнодушным видом отвернулся от меня, давая тем самым понять, что мне нечего больше делать в его кабинете.
***
И вот я снова сижу в комнате Себастьяна. Тот же самый, что и в прошлый раз, мыльный чай. Интересно, этот чай когда–нибудь у него кончится? Та же самая загадочная индийская улыбка. Глаза у Себастьяна почти черные, но в них живет какой–то трепетный свет. Его тонкие, смуглые ладони приближаются к моему лбу, не касаясь его, к моим вискам, подбородку, глазам… Это длится всего несколько секунд, но этого достаточно: мое лицо пылает, кожу приятно пощипывает, словно я сижу в сауне. Полоса солнечного света падает на лицо Себастьяна, и в его черных глазах появляется зеленоватый отсвет… Отсвет глубин Ганга.
41
Через несколько дней меня — в сопровождении старшего лаборанта кафедры философии — заставили явиться в университетский здравпункт. Там нас — вернее, меня — ожидали двое врачей. Один из них все время что–то писал, другой стучал мне по коленке, заставлял трогать пальцем кончик носа и задавал нелепые вопросы. Они были, в общем–то, неплохие ребята, и я, по–своему сочувствуя им в их скучнейшей, на мой взгляд, деятельности, рассказала им один из моих периодически повторяющихся снов, в надежде хоть как–то развлечь их.
Да, на протяжении нескольких лет мне снится… как бы это приличнее выразиться… отхожее место. На редкость вместительный, общественный, можно даже сказать, коммунистический сортир, где могут одновременно удовлетворять свои естественные потребности около ста человек. Иногда, в некоторых вариантах этого сна, сортир напоминает… баню, где все шастают голые, туда–сюда, с тазами и прочей ерундой, кто стирает, кто моется, кто, извините, испражняется. Кроме того, этот великолепный, вместительный сортир является единственным источником питьевой воды…
— Да, — сказал тот, что все время писал, — картина достаточно ясная. И давно Вы чувствуете этот… разлад с окружающим миром?
Я не сомневалась в том, что оба эти типа — психиатры и что весь этот спектакль — очередная нелепая выдумка Виктора Лазаревича Коробова. Нельзя сказать, что вопросы врачей были особенно остроумными, но все же это забавляло меня: когда еще представится случай вот так непринужденно поболтать со специалистами по таинствам человеческой души?
— Процесс явно прогрессирует, — деловито заметил тот, кто задавал вопросы.
Старший лаборант кафедры философии понимающе кивнул.
Я надменно посмотрела на всех.
— Мы только уточним диагноз… — с пугающей вкрадчивостью сказал тот, кто писал «протокол».
— Диагноз? Какой диагноз? — внутренне съежившись, спросила я.
— Лилия Петровна, — миролюбиво начал тот, кто вел допрос, — вам нечего беспокоиться, вас осмотрит ведущий специалист больницы, профессор…
— Что??? — бесцеремонно оборвала я его, пренебрежительно оглядывая с ног до головы. — Какой, к черту, профессор?
Врачи понимающе переглянулись.
— Вы, Лилия Петровна, не совсем здоровы, — осторожно заметил другой. — Хотя профессионально вы, несомненно, вполне, так сказать, нормальны… — От его заискивающих слов у меня похолодели пятки, но я упрямо продолжала смотреть ему в лицо, стараясь при этом не морщить лоб и не дергать носом. — …Возможно, вас немного полечат… обычный курс инсулиновой терапии…
«Инсулиновый шок! — с ужасом подумала я. — Недурная подготовка к экзаменам в аспирантуру!»
— Вы думаете, что я шизо? — высокомерно спросила я.
Все трое красноречиво опустили глаза.
— В течение недели будете принимать вот это, — сказал мне один из врачей, протягивая рецепт.
«Значит, они дают мне неделю… — подумала я, исподлобья посмотрев на старшего лаборанта кафедры философии. — За неделю можно много успеть…»
Собственно говоря, никто не заставлял меня верить этим типам. Но я, в силу своего душевного здоровья, все же поверила им. И совершенно напрасно! За мной явились не через неделю, а через два дня.