Копья летящего тень. Антология
Шрифт:
Ей нельзя было покидать своего мальчика ни на минуту — в этой квартире происходило что–то невероятное.
Через полчаса пришел Полищук. Увидев валявшуюся на полу крышку свинцового гроба с сорванными болтами, он так разволновался, что выкурил подряд пять сигарет.
— Да, это призрак… — дрожащим голосом произнес он. — Я же говорил… Она не даст вам покоя, и не только вам…
Леонид Павлович и Люба переглянулись, не зная, что на это сказать. Некоторое время все тревожно молчали, но потом Люба, как самая здравомыслящая из всех, деловито произнесла:
— Может быть, вы, доктор,
Она с опаской отогнула край простыни, словно оттуда могло вылезти какое–то ядовитое насекомое.
Увидев зажатый в скрюченных пальцах детский пенис, Полищук побледнел. Его глаза на миг зажмурились, потом снова открылись, он метнулся к гробу, рывком сорвал с покойницы простыню. На его тонком, интеллигентном лице была написана теперь решимость и воля к действию.
Разогнув холодные и жесткие пальцы покойницы, он высвободил оторванные гениталии несчастного младенца. Увидев капли крови, он деловито посмотрел на пол: возле одной из табуреток тоже была капля и еще одна — возле балконной двери. Полищук вышел на балкон — там, на каменных перилах, тоже были следы крови. Завернув свою страшную находку в полиэтилен и спрятав в карман халата, он вернулся в комнату и сухо произнес:
— Хочу вам сообщить, друзья мои, что сегодня ночью в роддоме погиб еще один новорожденный — той же самой жуткой смертью, что и вчерашние жертвы. Понимаете?
— Не может быть… — еле слышно пробормотал Леонид Павлович.
— У меня это просто не укладывается в голове! — все еще пытаясь цепляться за свой спасительный здравый смысл, произнесла Люба.
— Так вот почему она, — скорее самому себе, чем остальным, сказал Леонид Павлович, — вот почему она ломилась ночью в нашу комнату! Потому что там был грудной ребенок!
— И что же? — с интересом спросил врач.
— Мне удалось остановить ее, — нехотя ответил Леонид Павлович. — Я сам не понимаю, как это у меня получилось…
Полищук усмехнулся.
— Вот видите, у вас, оказывается, есть скрытые способности!
— Вы хотите сказать, что эта немощная, высохшая старушка могла сорвать закрученную болтами крышку свинцового гроба и выломать все двери? Да вы, что, товарищи, спятили? — вызывающе громко воскликнула Люба.
— Это немощное старушечье тело, — спокойно возразил Полищук, — стало вместилищем разрушительных злых сил — и именно потому, что душа покойной никогда не сопротивлялась злу, смиряясь перед ним!
— И что же нам теперь делать? — недоверчиво, все еще сомневаясь в правоте Полищука, спросила Люба.
— Есть только один выход, — сухо ответил Полищук, — железный стержень в сердце! Рецепт старинный, но эффективный.
— То есть?.. — непонимающе спросил Леонид Павлович.
— Это делается так, — деловито пояснил врач, словно речь шла о самых обычных вещах, — берется длинный гвоздь или тонкий стальной стержень и молотком — а лучше кувалдой! — вбивается в сердце призрака
— Какая мерзость, — поморщившись, сказала Люба.
— Вы хотите, чтобы я… своей родной матери… всадил в сердце гвоздь?! — возмущенно воскликнул Леонид Павлович.
Полищук пожал плечами.
— Я понимаю, у вас не поднимется на это рука, все–таки она была вашей матерью, — сказал он, — Поэтому я сам сделаю это. Несите железо!
Испуганно взглянув на врача, Леонид Павлович пошел в коридор, где лежали все инструменты. «Ведь я… я не собираюсь убивать ее!.. — сбивчиво думал он. — Она же уже мертва!.. Я же получил свидетельство о ее смерти…»
Лихорадочно копаясь на полке, он в который раз мысленно спрашивал себя: «А что, если все, что произошло за эти два дня, чья–то злая шутка?» Представление об оживающем ночью призраке разрушало его устоявшиеся, полностью отвечающие здравому смыслу взгляды на действительность. Изучая химию в институте и впоследствии проделывая опыты в своем «крысарии», Леонид Павлович никогда даже не задумывался о существовании так называемых потусторонних сил, относя все это к области сказок. И вот теперь… Молоток, да, этот, самый тяжелый, им можно дробить булыжники… Порывшись в ящике с гвоздями, он нашел самый длинный, каким сбивают стропила на крыше. «А может быть, сам Полищук подстроил все это? — неожиданно подумал он. — Врачи такие циники…»
Леонид Павлович не знал, что ему делать. Оставить эту нелепую затею с гвоздем, похоронить мать по–человечески… И все–таки здесь было что–то не так!
Отвернув простыню, Полищук примерился: приложил острие гвоздя к тому самому месту, где должно было быть сердце.
Стоящему чуть поодаль Леониду Павловичу показалось, что глаза покойницы приоткрылись, и он отвел взгляд в сторону, не желая поддаваться жутким иллюзиям. Но когда правая рука врача, держащая молоток, поднялась, чтобы нанести удар, Леонид Павлович, помимо своей воли, снова посмотрел на покойницу и… чуть не закричал: глаза ее были широко раскрыты, злобный взгляд был устремлен на Полищука.
Наступил миг истины Неумирающей, ее волчий час.
Люба испуганно вскрикнула. Полищук тоже заметил обращенный к нему злобный взгляд, но было уже поздно: его взгляд встретился со взглядом призрака. Молоток выпал у него из рук, гвоздь зацепился шляпкой за край гроба, а самого Полищука отбросило со страшной силой к стене. Ударившись головой о батарею, врач со стоном повалился на пол. Не зная, как все это понимать, Люба приблизилась к гробу и… сделала ту же ошибку, что и Полищук: ее взгляд встретился со взглядом Неумирающей. По телу ее прошла дрожь, словно от удара электрическим током, густые рыжие волосы стали дыбом… Леонид Павлович только охнул. Неужели ему самому, такому боязливому, смиренному и слабому, придется сделать все это?.. Но времени на раздумья и сомнения у него уже не было. Подняв с пола молоток и взяв похолодевшими, дрожащими пальцами гвоздь, он, старательно отводя взгляд в сторону, приложил гвоздь к тому же самому месту, что и Полищук, размахнулся и со всей силы ударил молотком. Гвоздь вошел в тело покойницы по самую головку. И тут в его ушах завибрировал дикий крик. Может быть, это был его собственный крик? Закрыв рот обеими руками и зажмурившись от страха, он продолжал слышать этот крик: дикий, душераздирающий, нечеловеческий вой. Собрав последние остатки воли, он заставил себя открыть глаза.