Корабль идет дальше
Шрифт:
Все это механик рассказал мне в одну секунду, не давая вставить слова. Говорил он быстро, как пулемет, при этом его худое подвижное лицо все время меняло выражение.
В приемной меня встретила молодая приветливая женщина. Посмотрев мои документы, она сказала:
— Так это вы? За вас уже просили Дальк и Брызгин. Рекомендовали с хорошей стороны…
— Постараюсь оправдать их рекомендацию, если пошлете.
— Заходите через несколько дней. Вероятно, для вас будет судно.
На лестничной площадке меня остановил механик, с которым я разговаривал.
— Ну, что сказали? Что обещала Мариша?
— Сказала, что пошлет через несколько дней.
— Хорошо. Она обычно не треплется. Если говорит, то делает. Вот бы вместе попасть, а?
Я шел
Через несколько дней я получил в командование теплоход «Брусилов», новый буксир сормовской постройки, предназначенный к перегону из Ленинграда на Обь. Выкрашенный светло-шаровой краской, с наклонными белыми мачтами, буксирчик походил на военный корабль. Построили таких в Сормове десятка три. Они должны были пополнить флот Восточной Сибири.
«Брусилов» зимовал в торговом порту. Он крепко вмерз в лед Барочного бассейна. К моему приходу на судно там уже имелся старший механик. Фамилия его была Захаров, а имя носил вычурное — Руф. Он воевал, после ранения на левой ноге был протез, несмотря на который быстро передвигался по своему машинному отделению и даже, как говорил, неплохо танцевал вальс. Молодой старший механик, он внимательно следил за своими механизмами и машиной. На «Брусилове» все работало исправно. Руф был славным человеком, компанейским, дисциплинированным, хорошим помощником по всяким общественным делам, и, пожалуй, единственным его недостатком являлась любовь к пребыванию на мостике, а иногда и вмешательство в палубные дела. А я этого не любил, но прощал за чистосердечное признание. Стармех как-то сказал мне:
— Ошибку я совершил. Надо было мне быть капитаном. Так меня и подмывает самому швартоваться, командовать судном…
— Так за чем же дело стало? Давай переучивайся.
— Нет, поздно уж. Раньше надо было все это начинать.
В то время о профессии капитан-механика никто и не помышлял. Теперь же на речном флоте это обычное явление.
Вторым механиком нам прислали Колю Тульского, великолепного специалиста, милейшего человека, но такого флегматика, которого, как мне кажется, не могло бы вывести из состояния покоя сообщение о том, что «Брусилов» развалился на три части.
Старпом тоже оказался штурманом, знающим свое дело. Так что мое желание иметь на судне хорошую администрацию сбылось. Команда была пестрая. Наряду с великолепными моряками на теплоход попали совсем неопытные юнцы и злостные пьяницы. Их нам предстояло обратить в «христианскую веру».
Весной мы начали работать. Таскали из Ленинграда в Беломорск лихтера. Раньше буксировкой я не занимался и потому первое время чувствовал себя неуверенно. Непривычно было целиться в узкие, как щель, ворота шлюза, затаскивать туда лихтера. Пространство между стенками шлюза и бортами лихтера оставалось минимальным. Сделав один рейс, я все же приспособился. Так началась моя служба в «Арктической экспедиции», и длилась она двадцать лет. Работа оказалась интересной, экспериментальной, хорошо оплачивалась, и мне не захотелось возвращаться в пароходство, когда это стало возможным.
К первому августа караван собрался в Архангельске. Суда пришли издалека. Многие из них были построены в Чехословакии, Венгрии, Румынии, прошли весь Дунай, Черное море, Волгу, Мариинскую систему и только после этого попали в Белое море. К этому времени в Архангельск «подгребла» и ленинградская группа судов. В том числе и мой «Брусилов».
Когда пришли все суда экспедиции, даже Архангельск, который было трудно удивить количеством моряков, оживился. На улицы города одновременно высыпало триста человек экспедиционников. На Краснофлотском рейде стояли на якорях десятки буксиров, самоходок, толкачей, рефрижераторов. День и ночь, благо ночи были светлые, из города на рейд непрерывно сновали катера, нагруженные продовольствием, техническим снабжением, навигационными пособиями. По Северной Двине метались быстроходные полуглиссера со всякими проверочными комиссиями. Им надлежало убедиться в полной готовности речных судов выйти в коварные северные моря. Лакированный, сверкающий надраенной медяшкой катер капитана порта швартовался то к одному, то к другому судну, и плохо приходилось тому капитану, у которого находили какие-то упущения, непорядки.
Вечером свободные от вахт экспедиционники заполняли рестораны «Интурист» и «Полярный» и веселились там напропалую.
Времени оставалось в обрез. Но какой-то теплоход опаздывал, кого-то ждали, министерство добавило в последний момент судно, а оно было еще совсем не готово к морскому переходу. В общем, дел хватало всем. К дате выхода, назначенной начальником экспедиции, опаздывать не полагалось. Задержать выход могла лишь погода.
Начальником экспедиции был Федор Васильевич Наянов, в прошлом капитан первого ранга, коммунист с двадцатого года, лауреат Государственной премии, награжденный многими орденами за боевые действия во время Отечественной войны. Высокого роста, очень полный, бритоголовый, он удивительно легко носил свое тело, поднимаясь по крутым трапам, прыгая на катера и шлюпки, передвигаясь в качку по узким судовым коридорам. Человек, состоящий из противоречий, он всегда поражал меня. В нем сочетались доброта к людям и несправедливость; решительность и суеверие; умение учинить разнос и поговорить по душам; знание людей и необъяснимые ошибки в их оценках; жизненная мудрость, опыт крупного руководителя и ненужное упрямство, легкомыслие… Характер. Волевой человек, половину своей жизни отдавший морю.
Шесть лет я занимал должность флагманского капитана на судах, где держал свой вымпел Наянов, и за это время узнал его хорошо. Всякое бывало…
Я вспоминаю свое первое знакомство с Наяновым, навсегда определившее мое отношение к нему. Спустя две недели после моего прихода на «Брусилове» в Архангельск всем капитанам приказали получить карты на переход в Арктике. Большинство из них были закрытыми. Выбрав время, я отправился на флагманский корабль к «начальнику штаба» — так называли у нас начальника отдела кадров. Он ведал и картами. Найдя в списке мою фамилию, кадровик засуетился, стал проглядывать какие-то бумажки, тетрадки и наконец смущенно сказал:
— Понимаешь, Юрий Дмитриевич, роздал уже все комплекты. Нет готовых. Придется тебе прийти денька через два. Я подберу. Извини, пожалуйста.
Я вышел от него расстроенный. Что же делать? Ведь без карт в море не пойдешь. Придется увольняться, снова искать работу, которую почти невозможно найти моряку в середине навигации. Я вспомнил жену, сына и принял решение: «Пойду к Наянову. Расскажу ему все, пусть решает».
Я постучал в каюту к начальнику экспедиции. Из-за двери тотчас же послышался голос:
— Давай входи.
Наянов сидел, плотно втиснувшись в деревянное вращающееся кресло. Оно было явно мало для него и жалобно скрипнуло, когда он повернулся ко мне.
— Ну что у тебя? — сказал начальник экспедиции. Глаза его ожидающе глядели на меня.
— Капитан «Брусилова», — проговорил я и замолчал, не зная, как начать неприятный разговор. Все приготовленные заранее фразы вылетели из головы.
Наянов тоже молчал. Наконец я собрался с мыслями. Сначала я говорил о своем деле вяло, противным просительным тоном, но потом разошелся, заговорил горячо, искренне, решив: «Скажу все, что думаю. Будь что будет». Я рассказал начальнику, как мучился в Германии, искал работу, про семью, про то, как мне не хочется уходить из экспедиции. Неожиданно Наянов прервал меня: