Корабль-призрак
Шрифт:
Два часа колонна двигалась по улицам города, пока не прибыла к городскому собору. Алтарь был убран черной тканью и освещен тысячью восковых свечей. С одной стороны алтаря возвышался трон для старшего инквизитора, а с другой стороны — платформа для вице-короля и его свиты. В нефе собора были установлены скамьи для обвиняемых. Остальные участники процессии располагались вокруг собора.
Еле передвигаясь на разбитых в кровь ногах, Амина добрела до места, которое ей указали, — самое дальнее от алтаря. О, как же бедняжка желала избавления от этого христианского мира! Но не о себе размышляла она, не о том,
Монах-доминиканец прочел проповедь, в которой восхвалял высшую милость и отеческую любовь святого суда. Он сравнивал инквизицию с Ноевым ковчегом, подчеркивая, что звери, сошедшие с него, не стали лучше, в то время как из рук инквизиции преступники выходят кроткими и терпеливыми, хотя до этого они были одержимы злом и нечестивыми помыслами.
За проповедником на церковную кафедру поднялся общественный обвинитель, который зачитал материалы обвинения, перечислив совершенные представшими перед судом преступления, и вынесенные приговоры.
Каждый обвиняемый, когда произносилось его имя, должен был подняться, пройти к алтарю и стоя выслушать свой приговор. Тех, кто был оправдан, старший судья окроплял святой водой, что означало, что церковь снимает с них свое проклятие. Приговоренные же к смерти предавались к тому же и суду духовному, где делалось добавление — предать их смерти без пролития крови. Будто смерть на костре может быть менее ужасной!
Амина предстала перед судом последней. В тот момент, когда прокуратором было произнесено ее имя, под церковной кафедрой поднялась невообразимая суматоха, яростная перебранка, шум и возня. Затем из свалки выбрался молодой человек, который бросился к Амине и заключил ее в свои объятия.
— Филипп, Филипп! — пронзительно вскрикнула осужденная, которую супруг обнял с такой силой, что с ее головы упал убор с изображенными на нем языками пламени.
— Моя жена, моя дорогая женушка! Разве так мы должны были встретиться? Боже небесный, она же не виновата! Послушайте меня! Оставьте ее в покое! — продолжал он, обращаясь к стражникам, которые пытались оторвать их друг от друга. — Не троньте ее, иначе поплатитесь жизнью!
Вся церковь пришла в движение. Неслыханную дерзость, которую учинил иностранец Вандердекен, суд стерпеть не мог, и старший инквизитор отдал указание охране. Филипп яростно сопротивлялся, но его все же оттеснили от Амины. Ему удалось еще раз прорваться к ней, но тут он упал без памяти.
— Боже, о, Боже! Они убили его! Убийцы! Чудовища! Варвары! Дайте мне обнять его еще раз! — кричала Амина, как помешанная, но ее удерживали силой.
К упавшему Филиппу протиснулся какой-то священник и попросил окружающих вынести находившегося без сознания Филиппа на улицу. Этим священником был патер Матео.
Амине зачитали приговор. После этого вся процессия направилась к берегу моря, где были сооружены эшафоты. Если до этого Амина держалась мужественно, то теперь она была сломлена. Ее судорожные всхлипывания не прекращались, пока она не подошла к месту казни, которое представляло собой пирамиду сложенных дров. Неизбежность близкой смерти снова вернула ей прежнюю душевную твердость. Она храбро поднялась на костер, сложила на груди руки и прислонилась
Потом к Амине, как и к другим осужденным, подошел священник, чтобы вместе с ней помолиться еще раз, но она отказалась. В это время к ней пробрался сквозь толпу задыхающийся патер Матео.
— Амина Вандердекен, несчастная женщина! Если бы ты последовала моим советам, то до этого никогда бы не дошло! Но теперь слишком поздно, чтобы спасти твою жизнь, но не поздно еще спасти душу! Не таи в своем сердце жестокость! Обратись к Всевышнему, чтобы он простил тебя, пока не поздно! Амина, злосчастная! — продолжал старый фанатик со слезами на глазах. — Я умоляю тебя, я заклинаю тебя! Сними, по крайней мере, груз упреков со своего сердца!
— Вы говорите — злосчастная женщина? — отвечала Амина. — Скажите лучше — злосчастный священник! Мои страдания будут скоро позади, но вы до конца дней своих будете испытывать тяжесть моего проклятия! Злосчастен был тот день, когда мой муж спас вас от смерти! Злосчастна была та жалость, которая побудила его дать приют и оказать вам помощь! Злосчастно было ваше пребывание с нами от начала до конца! Я отдаю вас на суд вашей совести, если она у вас есть! И я никогда не променяю ту страшную смерть, которая уготована мне, на угрызения совести, от которых вас не спасет даже смерть!
— Амина Вандердекен! — пролепетал монах, опускаясь на колени. — Тебе…
— Оставьте меня, патер!
— Тебе осталась только одна минута. Повинись! Ради Божьего милосердия!
— Я сказала вам: эта минута — моя! Оставьте меня! — вскричала Амина.
Полный отчаяния священник спустился с эшафота.
Старший палач, проходя от осужденного к осужденному, спрашивал священников, готовы ли приговоренные умереть в настоящей вере, и после утвердительного ответа накидывал несчастному на шею петлю и душил до того, как огонь и дым касались его. Семеро закончили жизнь таким образом. Теперь палач спрашивал патера Матео, заслужила ли осужденная избавления от мук. Монах не отвечал и только качал головой, но затем он, поняв суть вопроса, схватил палача за руку и срывающимся голосом сказал:
— Не дайте ей долго мучиться!
Палач был более добросердечен, чем монах, и когда старший инквизитор подал знак поджечь костры, он бросил под ноги Амины охапку сырой соломы, чтобы она задохнулась от дыма до того, как ее коснется пламя.
— Мама, мама, я иду к тебе! — были последние слова, слетевшие с губ Амины.
Пламя костра взметнулось ввысь, а когда огонь погас, от прекрасной и великодушной Амины Вандердекен не осталось ничего, кроме кучки пепла и обгоревшего скелета.
Глава сорок первая
Прошли годы после страшной смерти Амины, но ее несчастный муж не воспринимал ее как реальность. Все это время он находился в доме умалишенных. Иногда его помутившийся рассудок озарялся лучом света, но затем он снова погружался в еще более глубокую ночь безумия. И почти все эти годы Филипп находился под заботливой опекой монаха, не терявшего надежды, что разум вернется к несчастному. Со страхом лелеял монах эту надежду, но не дожил до того дня, когда Филипп выздоровел, и умер, терзаясь угрызениями совести. Этим монахом был патер Матео.