Корабль призраков
Шрифт:
– Потому что это символ вечности.
– Странно. Я всегда думала, что символ вечности – это змея, кусающая себя за хвост.
Карпик нахмурилась: я видела, что змея, да еще кусающая себя за хвост, на секунду покорила ее воображение. Но потом она решила все же сохранить верность своей черно-красной черепахе.
– Черепаха мне нравится больше.
– Черт с тобой, – вздохнула я.
– Мне нравится, когда ты так говоришь, – засмеялась Карлик.
– Мне тоже. Только не задерживайся здесь, пожалуйста. Папа волнуется, он уже готов начать поиски.
– Он
– Он уже устал злиться.
– Хорошо. Скажи ему, что я скоро приду… И еще… Знаешь что… Ты мне дашь ключ?
Я приподняла брови и выразительно посмотрела на Макса.
– Не бойся, – успокоила меня Карпик. – Макс никогда не слушает то, что ему не нужно слушать. Правда, Макс?
– Правда.
Я отдала ей ключ, – в конечном счете она имела на это большее право, чем я, – и поцеловала ее в макушку:
– Долго не задерживайся.
– Может быть, ты придешь к нам с папой вечером?
– Нет. Мы сегодня ночью должны кое-что отснять. И мне необходимо как следует выспаться.
– Что отснять?
– “Эскалибур” с моря.
– Здорово! А мне можно? Только посмотреть.
– Нет. Это будет очень поздно…
Вадик разбудил меня в половине четвертого утра. Нужно было отправляться на съемки ночного “Эскалибура”. Корабль стоял, и было непривычно тихо. Я с трудом поднялась. Я долго не могла заснуть накануне, а когда заснула, то получила причитающуюся мне порцию кошмаров. Вернее, это был один непрекращающийся кошмар: в нем я бродила по бесконечным лабиринтам корабля, одну за другой открывая все двери универсальным боцманским ключом. И за каждой дверью видела убийцу. С родимым пятном вместо лица.
Подушка и простыня были влажными от пота. Если так будет продолжаться и дальше, мне вообще придется отказаться от сна.
– Ты стонала, – сказал Вадик. – Даже ночью не даешь мне покоя.
– Извини.
– Если хочешь не провалить съемку, быстрее собирайся.
– Да, конечно.
Пока я натягивала на себя все имеющиеся в чемодане теплые вещи, в дверь осторожно постучали. Когда Вадик открыл дверь, на пороге нарисовался второй помощник Суздалев. Чисто выбритый и благоухающий немыслимым одеколоном “Красная Москва”.
– Готовы, товарищи кинематографисты? – спросил он.
– Всегда готовы, – ответил Вадик, с укоризной глядя, как я ползаю под кроватью в поисках шерстяных носков.
– Тогда жду вас на кормовой палубе через пятнадцать минут.
…Через пятнадцать минут мы уже стояли возле портальных лебедок и наблюдали, как два матроса под руководством Суздалева спускают на воду небольшую, хрупкую на вид лодку. Она была куда менее внушительной, чем спасательная шлюпка, в которой я нашла папку Митько. Перед тем как опустить ее, Суздалев приказал нам занять места.
– Ваша лодка выглядит… Как-то несерьезно, – попеняла я Суздалеву. Тот поморщился:
– Во-первых, это называется не лодка, а фанц-бот. Он и должен быть легким. Иначе между льдинами не проскочишь. А во-вторых, оставьте ваши замечания при себе.
Кроме нас с Вадиком и
– Как далеко мы должны отойти? – спросил Суздалев Вадика, расчехляющего камеру. Меня он решил игнорировать.
– Метров на сто – сто пятьдесят. Снимем пару-тройку общих планов, и можно возвращаться. Много времени это не займет.
Господи, зачем я только поехала, подумала я, Вадик бы отлично справился и без меня. Из тягостных размышлений меня вывел Суздалев.
– Держите фонарь, – сказал он, – иначе напоремся на льдину, мало не покажется.
Я безропотно взяла фонарь и поставила его на колени.
– Вам придется держать его повыше.
– Хорошо.
Гена запустил мотор, моментально прорезавший тишину ночи, и бот оторвался от корабля.
Второй помощник подстраховался: льдин оказалось не так уж много, а те, что попадались, мы обходили без всякого труда. Их срез был довольно внушительных размеров, что-то около полуметра, а то и больше. Изловчившись, я коснулась одной из них, и смерзшийся лед обжег меня. Вода тоже оказалась обжигающе холодной.
– Апрель месяц, надо же… В Москве все уже в плащах шастают, а здесь сплошные льды, – сказал Вадик.
– А в Антарктиде круглый год льды, – вклинился моторист Гена, и после этого глубокомысленного замечания все надолго замолчали.
Медленно удаляющийся от нас “Эскалибур” представлял собой почти фантастическое зрелище. Он по-прежнему был слабо освещен и казался наспех вырезанным картонным корабликом, пришпиленным к черному занавесу домашнего театра. Ярко горели только два сигнальных огня – на корме и на борту. Да еще подсвеченная рубка казалась плывущей над невидимыми морем и небом. Приглядевшись к затемненному борту, можно было различить еще одно теплое круглое пятно иллюминатора: кроме нас и вахтенных, не спит кто-то еще, надо же…
– Странно, – задумчиво сказал Суздалев. – Я ведь не включал его.
– Забыли погасить свет в каюте? – спросил Вадик, нацелив камеру на “Эскалибур”.
– Не в своей. Да я и не включал его. Зачем включать свет днем?
– Какие-то проблемы?
– Да нет. Просто понять не могу.
Гена заглушил мотор, и почти мгновенно наступила тишина. Впрочем, она оказалась недолгой. Спустя несколько минут сквозь нее стал проступать странный, едва различимый гул. Сначала он был монотонным, как шум работающего двигателя, как плеск водопада, как шелест затяжного дождя за окном. И только потом стали проявляться отдельные звуки, складывающиеся в какую-то сложную и слаженную партитуру. Звуки были похожи на отдаленный стон, потом послышались всхлипы, потом – тоненький, как игла, плач ребенка…